Регина Эзера - Их было три

— Какие тридевять земель?

— Слушай, Илма, я завтра уезжаю отсюда!

— Почему?

Метра бросил на неё беглый взгляд, как бы говоря: "Разве ты не знаешь? Спрашивает! Проклятая бабья привычка — спрашивать о том, что великолепно сама знает…"

Он вздохнул.

— Меня уволили с работы.

Щепок, увидев севшую на землю птичку, стал дёргаться на привязи. Метра наклонился и погладил собачонку.

— Спокойно, Серенький!

Илма заметила, что при улыбке у глаз Метры появился веер мелких морщинок. И лицо его от этого стало старее, но добродушнее. Таким Илма его не видела никогда.

— Я слыхала об этом, — продолжала она, поняв, что Метра не хочет разговаривать. Но поговорить всё же было необходимо.

— Слыхала, слыхала! — прикрикнул на неё Метра. — Запачкали трудовую книжку! Хорошо, что успел кое-что списать, а то судили бы. Самому лесничему строгий выговор за слабую работу с кадрами. Ему и во сне не снилось — планы выполнены и вообще… Илма всхлипнула.

— Чего хлюпаешь? Не маленькая. Когда всё хранилось в твоём сарае, так ты!..

— Тише, не кричи, — она коснулась плеча Метры, потом попыталась обнять его. — Не кричи, милый, ради бога…

Он не шевельнул рукой, чтобы обнять её или оттолкнуть. Только сказал, глядя куда-то мимо:

— Полно дурачиться, Илма. Я не Симанис.

Она отшатнулась.

— Вот так-то, — жёстко сказал он. — Ты ненасытна… во всём… Ты — камень на шее мужчины. Стоит лишь ему немного зазеваться, и он пойдёт ко дну, только пузыри забурлят. Ты меня чуть не до скамьи подсудимых довела. Благодарю, больше не хочу.

— Я?! — воскликнула она, и, как обычно в минуты гнева, голос её стал резким и визгливым.

Но Метра "крика не испугался. Он собирался уйти из Нориешей тихо, без упрёков и объяснений; Илма, во взгляде которой презрение чередовалось со страхом, вывела его из равновесия.

— Я пьяница, бездельник — знаю. А ты меня ещё и вором сделала! Целые грузовики дров — налево, овёс лесничества, деньги за невыполненную работу, сено и…

— Молчи, умоляю тебя, Саулведи!.. — Негодование Илмы вмиг сменилось паническим страхом. Вдруг кто-нибудь собирает ягоды на той стороне вырубки…

Разговор, начатый ею вопреки желанию Метры, казался Илме ухабистой дорогой, она шла, не зная, где споткнётся, "куда упадёт в следующую минуту.

Щенок, вначале тихонько скуливший от скуки, нашёл себе занятие: радостно тявкая, он ловил комаров.

— Саулведи! — тихо сказала Илма.

— Что? — спросил он, тоже понемногу успокаиваясь.

Злость в нём улеглась. Он, вероятно, рассудил, что глупо упрекать, кричать, шуметь именно теперь, когда ничего уже нельзя изменить. Можно вырвать из трудовой книжки листок, можно сжечь книжку, забросить в реку, как котёнка. Только из жизни нельзя ничего вырвать, сжечь, утопить.

— Куда ты направишься?

— Поеду в Дундагу, там у меня брат в лесничестве.

— Так далеко… Если бы ты попросил простить тебя, могли бы оставить и здесь.

Во взгляде Илмы он опять уловил скрытое презрение.

"Попросил простить… Точно мальчишку: "Я больше не буду…"

Метре всё это показалось нелепым. Когда он действительно был смешон, Илма смотрела на него с восхищением. А теперь…

"Женщины не любят неудачников, — вспомнилась сказанная кем-то фраза. — Но нет… Илма вообще никогда не любила меня. Илма поклоняется только одному — деньгам".

Вслух он не сказал ничего.

Илма снисходительно улыбнулась, как улыбаются чужим слабостям, сознавая, что тебе самому они не свойственны.

— Чрезмерная гордость ни к чему… Видишь, как я не стесняюсь, откровенно говорю: свой "ИЖ" ты мог бы оставить мне.

— Гордость ни к чему, а наглость, видимо, нужна, — сказал Метра. — Что-то я не помню, чтобы я в долгу перед тобой остался. Все деньги мы обычно делили поровну.

Она натянуто засмеялась.

— Как ты не понимаешь шуток!

— Знаешь что, — сказал Метра, — я подарю тебе кое-что получше мотоцикла.

— Ну? — Илма вся была внимание, даже румянец проступил на щеках.

Метра кивнул на щенка.

Лицо Илмы разочарованно вытянулось.

— А он породистый? — лишь спросила она.

— Для себя покупал. Триста рублей заплатил.

Илма взглянула на щенка одобрительно.

— А он злой? Мне нужен злой.

Метра молчал.

— Триста рублей, хм… А за сколько ты мне его отдашь? — спросила Илма с лёгким кокетством.

Метра вдруг почувствовал отвращение и обругал себя дураком за то, что решил отдать Илме этого славного серого щеночка. Лучше уж отдать в эти алчные руки мотоцикл, неодушевлённый предмет, чем добродушное, весёлое существо.

Но к чёрту! Завтра никто его не пустит с собакой в автобус. А подыскивать другого хозяина нет времени.

— Ну что ты так долго раздумываешь? Дам пятьдесят, как раз на дорогу пригодятся.

Разжав челюсти щенка, она поинтересовалась — чёрное ли нёбо. Провела рукой по затылку, нащупывая выпуклость.

И нёбо оказалось чёрным, и выпуклость прощупывалась — всё, как у Нери.

— Ну… — она помедлила, — семьдесят пять?

Метра отвернулся.

— Я его оставляю тебе бесплатно, только знаешь, Илма… не бей его. Помнишь, как ты тогда палкой в будке… Его зовут Серко.

— Разве это собачья кличка? — Илма поморщилась.

— Бери, — он подал ей верёвку.

Илма взяла.

— Так я пойду, — помешкав немного, проговорил Метра. — Счастливо!

И, даже не подав ей руки, он повернулся и пошёл. Собачонка было дёрнулась за ним вслед, но, когда он скрылся из виду, улеглась и лишь тихонько заскулила, положив морду на передние лапы и глядя в ту сторону, где исчезла фигура Метры.

Илма тоже смотрела ему вслед.

На минуту в ней шевельнулось лёгкое сожаление, но не о том, что Метра уезжает и никогда, вероятно, не вернётся, а о том, что прощание было таким по-деловому сухим. Она была бы не прочь всплакнуть на его плече, как полагается при расставании двух влюблённых. Но Метра расстался с ней, как со старой, надоевшей вещью. Когда бросают пятидесятилетнюю женщину, наверное, даже не стоит притворяться грустным…

Но не успел Метра скрыться за молодым сосняком, как собственная женская слабость, запоздалая тоска по тому, что, бесспорно, было достоянием молодости, представились Илме в глупом и смешном виде. И вновь перед её взором возникла дырявая, крыша сарая, обвалившаяся изгородь. И снова её охватил страх: что же будет с Межакактами… Долго ли можно будет скрывать, что у неё две коровы, а не одна, как у всех остальных? Свинью можно спрятать хоть в погреб, а куда деть корову?..

Солнце медленно опускалось за деревья, придавая им багряный оттенок. Лес налился таинственным сумраком. Нагретая за день солнцем вырубка благоухала малиновым вареньем. Лишь из лесной чащи тянуло влажной прохладой. Илма ничего не слышала, не видела, не чувствовала.