Леонид Огневский - На другой день

— И как? — заинтересовалась Людмила.

— Да свое-то, которое не заношено, получается чистым. А ребячье, чуть ли не просмоленное, разве вымоешь, если не будешь тереть? Уж лучше испытанным способом, раз не дошла еще наука и техника.

— Доходит. Будто бы появляются в продаже стиральные машины.

— Где уж нам до машин, рад-радешенек — мыло по карточкам выдают.

И это "где уж нам" она произнесла без обиды и сожаления… Людмила развернула тетрадь, чтобы начать записи. Хозяйка увидела это и заторопилась со стиркой, — у нее оставалось прополоскать и выжать несколько детских простынок.

— Я сейчас, — сказала она, подливая в ванну холодной воды. — Еще минуточку — и закончу, можете записывать фамилию, имя и отчество, потом объяснять… что там полагается агитатору. Вас-то как звать-величать? — ласково взглянула она из-под осыпавшихся на лицо мягких русых волос.

Людмила назвалась.

— Вот и будем знакомы: Полина Ельцова, по батюшке Константиновна, отчество у меня длинное. Вы заходите почаще, если время позволит. Ко мне ведь редко кто ходит, разве банковские приятельницы да…

— Вы в банке работаете? — обрадовалась Людмила.

— Там.

— Я часто бываю в банке.

— И не видите меня? А я в таком секторе, что не видно… Так вот, ходят свои, банковские, а в последнее время зачастил один баламут. Объявление я сделала, меняю квартиру, хочу найти ближе к работе. Пришла одна молодая пара — не нравится, мала площадь, в плохом, не каменном доме. Пришел этот молодой человек, да с тех пор и похаживает, будто не решится никак, менять или нет. Ну, ходишь — ходи, пока не делаешь зла, все веселей при постороннем человеке.

И только теперь Людмила заметила на веревке, протянутой через кухню, среди сушившихся юбок, блузок, бюстгальтеров мужскую рубашку, голубоватую, в мелкую клетку. Полина задела ее головой, отставляя ведро, и быстренько сполоснула руки, принялась расправлять сморщенный воротничок рубашки, манжеты. По тому, как она делала это: любовно и тщательно, Людмила грешным делом подумала: "Не того ли, Поленька, баламута?"

А Полина уже рассказывала, как она очутилась в Сибири: жили в Прибалтике, муж военный, летчик-истребитель, сразу попал на фронт, сама нигде не работала, водилась с ребятами. А тут начались бомбежки, все рушится, горит, схватила ребят и самое крайнее из вещей (мужнино почти все пришлось бросить) и поехала на восток. Дети выжили, подросли, а вещами помаленьку обзавелась. Трудно приходится без отца, без мужа, да что поделать, судьба… Людмила сказала, что она тоже вдова, тоже трудно приходится, это еще больше расположило к ней Полину.

— Я сейчас закругляюсь, — быстро проговорила она, развешивая простынки, — и будем пить чай. Раздевайтесь, Людмила Ивановна, вешалка у меня за вашим стулом. Ребятишки! — негромко позвала она и прислушалась. — Насвистывают носиками, уснули.

Чай пили в комнате. Она была крохотная, кое-как умещались кровать Полины под кружевным покрывалом, два стула да круглый на пестике-ножке стол. Оказывается, предприимчивая хозяйка сумела выгородить из одной комнаты и угол для кухни, и детскую комнатку, правда, без единого окна, но все же отдельную; там, за тонкой переборкой, и спали теперь двойняшки.

В квартире было прохладно. Хотя Людмила и была во всем теплом, она скоро почувствовала, что дует сквозь щели пола, как бы их ни прикрывали половики, тянет холодом от окна, из пазов простенка, завешенного где картинкой в лакированной раме, где аппликацией, недорогими, но красивыми. Тоже дому требуется ремонт.

А словоохотливая хозяйка шутливо говорила, подливая гостье горячего чаю:

— Придешь с работы, куда себя деть? Только мыть, стирать да шуметь с ребятишками. — В пестрой шелковой кофточке, причесанная, со светлым, не потерявшим девичьего румянца лицом, она была хороша. Но больше всего Людмиле нравилась ее откровенность, немного наивная, но душевная, чистая. — Все одни да одни. Зайдет иной раз мужчина, кажется, наступил праздник, ушел, но попахивает табаком — и то жилая квартира, не какая-нибудь без людей. Ох, Людмила Ивановна, не знаю, как вам, а мне наскучило жить одной и одной. Так бы и завыла иной раз, да ребятишки рядом, приходится веселить их, смотришь, и сама развеселилась. Иной раз думаешь, хотя бы невзрачный, в метр ростом, да муж. Уж за то, что сказал бы: "Ляг, отдохни", — и то спасибо, жила бы. — Глаза ее подернулись влагой, стали лучистыми. — Ведь какие мысли иной раз! — договорила она сквозь смех.

Посмеялась и Людмила. Отпив глоток чаю, задумалась. Только истосковавшаяся по ласке душа может быть такой откровенной. "А ты? — спросила она себя. — Ты нисколечко не тоскуешь?" Да, да, и ее сердцу было бы отрадно: "Ляг, отдохни". И она сама в последнее время томится желаниями; еще неясные, без имени, без названия, они все чаще, настойчивей стучатся где-то внутри. Ведь не случайно же тогда, на вокзале, не оттолкнула от себя незнакомого человека, а потом, из клуба коммунальников, с ее же согласия он проводил опять до трамвая. Возможно, к нему, Вадиму, и не будет никаких чувств — какие там чувства к человеку с улицы, наверное, ветрогону, уж очень маслено улыбается, обнажая белые мелкие зубы! — но ведь не сказала же ему: не ходи.

— Да вы кушайте, берите сахару, — тронула ее руку хозяйка.

— Я кушаю, спасибо, — смутилась Людмила. Она испугалась собственных мыслей.

— Съешьте пончик. Только вас и поугощать.

— Но ведь должен же… — начала и осеклась Людмила: может, и для Полины по-настоящему дорого только то, что прошло. Но встретилась с ее взглядом, теплым, добрым, подбадривающим: "Говорите же!" — и сбивчиво досказала: — Ведь должен же, ну, появиться с ласковым словом.

— Может, и появится, — просто рассудила хозяйка. — Лизогубов-то и теперь достаточно, только мигни. Так и вьются вокруг да около, льнут, как мухи на мед. — Полина отставила от себя чашку с блюдцем и сдержанно улыбнулась. — Был у меня еще такой сердцеед в прошлом году, признаюсь: придет вечером, и поглядывает на часы, боится, как бы жена не хватилась дома. Так я ему однажды насмелилась, говорю: "Уж если получилась у тебя пауза и ты пришел, так сиди. И виду не показывай, что тебя ждут не дождутся в другом месте".

— А он? — не утерпела Людмила.

— У шел и больше не показывал носа! — Полина залилась смехом. — Летом стал наведываться этот баламут. Неженатый. Соседка, живет за стенкой, тоже вдова, и говорит мне: "А ты его приручай к себе, Поля, твой будет, смотришь, и поженились". "Зачем он мне, — говорю, — это же перелетная птица, сегодня в одном гнезде, завтра — в другом, немного от таких ласки". — "Молод еще, остепенится". — "Ну, и бери его и остепеняй, мне некогда". Была нужда засорять всяким барахлом квартиру!..

Женщины дружно расхохотались.