Леонид Огневский - На другой день

— Ну да, ну да, — растерянно произнес Абросимов. В этот момент ему припомнилось то, что он сам говорил недавно Фае. Но легко ссылаться на авторитеты, говорить, когда это не касается тебя, близкого или знакомого, а вот когда на карте судьба семьи, которая при нем создавалась, судьба товарища по работе, его жены Клавы, о которой Горкин, провожая, просил: "Возьмите, Михаил Иннокентьевич, под опеку и шефство". Взял, удружил, сберег!..

Михаил Иннокентьевич не сразу расслышал всхлипывания жены, уткнувшейся носом в платок.

— Зачем, Фая? — он погладил ее по волосам, немного выгоревшим на солнце.

— Так дети же…

Дети? Абросимов потер ладонями виски. Ах, их дети! Как, действительно, ему и ей, Горкиным, поделить одинаково родного ребенка? Но в сознании уже пронеслась новая, обнадеживающая мысль… И Абросимов обернулся к жене.

— Люди радуются, а ты плачешь, — не надо. Потому что ничего не попишешь, Фаечка, — любовь! Значит, едете с нами? — обратился он к Перевалову.

— Да!

— Ну что ж, молодой человек…

Михаил Иннокентьевич не закончил фразы, и мысль его можно было понять двояко: "Ну что ж, поедем, берите". Или: "Ну что ж, поедем, поборемся". Фаина Марковна, зная порядочность мужа, решила, что он за Клавочку постоит, убережет ее от необдуманного поступка, и перестала всхлипывать, утерлась платком. Перевалов же в припадке чувств понял как безусловное "берите", и с благодарностью закивал.

Людмила сидела молча. Она постепенно проникалась убеждением, что случившееся — явь, а не сон, что в яви есть здравый смысл и закономерность. Сколько в нашей жизни нелепостей, но несравнима со всеми другими одна: семейная жизнь без любви. Без тиранства в обычном понятии, но и без любви, жизнь по привычке, по скотскому принципу стадности. И вот Клава, эта безответная, робкая Клава, подняла свой голос протеста, восстала. Что Клава счастлива, Людмилу убеждали не слова, убеждало помолодевшее лицо подруги, ее наполненные светом глаза. Людмила потянулась к ней и поцеловала в щеку.

Но позднее, уже вечером, смелость оставила самое Людмилу. Она вышла прогуляться по приморскому парку и не почувствовала свежести воздуха. Не пахли до опьянения приятно крымские розы, а красота всех этих копнистых платанов, зыбких, как волна, тамарисков, радужно цветущих ленкоранских акаций показалась только видимой, невсамделишной, иллюзорной. Цветы и камень, море и сушь, ни облачка в небе, ни кустика муравы под деревьями… Да и не иллюзия ли отдыха весь этот Крым? Не двойная ли иллюзия все эти чувства северянки Клавы на юге?

И Людмила подумала, что в несчастье Горкиных есть вина и самой Клавы, ее странного непоследова-вательного характера, ее рабской терпимости и вдруг — головокружительного: "Не желаю больше терпеть".

Захотелось скорее домой, в Сибирь, где не так жарко печет солнце, а чувства если и жгут, так не прожигают, где не так ярки цветы, зато много их, разных, скорей — под грузные облака родного неба, к протяжному пению тайги, в густые заросли влажного подлеска, к мягкой зеленой траве…

Дорогой Абросимовы уговорили Дмитрия Петровича, что ехать дальше Урала ему вовсе необязательно, что Клава, если она твердо и определенно решила, разойдется по-хорошему с мужем и приедет в Свердловск. Зачем придавать событию излишний шум и парадность? Да и Горкин — человек. Какая необходимость оскорблять его парадом развода?

Фаина Марковна при этом надеялась, что Клава очутится дома, в своей семье, подумает и откажется от сумасбродной (так ей казалось) затеи. Михаилу Иннокентьевичу не казалась Клавина затея сумасбродной, он считал полезным, чтобы Клава проверила себя в отсутствие Перевалова, как-то и что-то снова переоценила и уж тогда, в зависимости от того, куда больше потянет, приняла окончательное решение. Людмила все меньше и меньше верила в смелость подруги. Уж если Клава отступила на один шаг, согласилась, чтобы ее Дима сошел с поезда в Свердловске, то отступит и еще, побоится нарушить раз и навсегда заведенное.

И предположения ее будто бы подтверждались. Оставшись без друга, Клава вновь постепенно увяла и присмирела, опять надела свое рябенькое платье, а на вокзале в Красногорске не сказала встречавшему ее Горкину обещанных слов, — что она забирает ребенка и уезжает.

Поезд пришел в Красногорск в середине дня: было тепло, солнечно, и Горкин приехал на вокзал с сыном.

Верткий, глазастый Максимка сидел у него на плече; завидев мать, он захлопал в ладоши, его краснощекая рожица расплылась в счастливой улыбке. И Клава, оставив в тамбуре чемодан, соскочила с подножки вагона, как шальная, кинулась к сыну, явно забыв и обиду на Горкина, и пылкую любовь к Диме.

За Абросимовыми на машине приехал Гоша. Михаил Иннокентьевич, мельком поглядывая на Горкиных, занятых своим ребенком, допытывался у шофера, какие новости на заводе.

Гоша ничего толком не знал и виновато улыбался.

— Ну, тополя и акации на заводском дворе посадили? Уж деревья-то, наверно, шоферу видны. Видел? Хорошо… Людмила Ивановна! — Абросимов приподнял над головой соломенную с продавленным верхом шляпу. — Не уходите, Людмила Ивановна, сейчас поедем, машина моя здесь.

— За мной пришла персональная! — откликнулась Людмила.

Она никак не ожидала, что будет встречена Тамарой, да еще на "победе".

— Хотела заехать за твоими на Пушкинскую, звонила им, да поздно освободилась легковушка, — быстро говорила Тамара, увлекая школьную подругу к воротам вокзала. — Ведь говорила же болвану: "Машина понадобится в двенадцать", — нет, опоздал.

— Кто же это болван?

— Кто, кроме зампрокурора.

— Какая ты опять, Тома… — неодобрительно заметила Людмила.

— Грубая? Будешь грубой на такой работе, как у меня: сегодня отъявленных жуликов разбираешь, завтра — хулиганов за поножовщину. Развелось всякой нечисти, на пятилетку, если не больше, хватит проводить дезинфекцию. — Тамара вскинула на плечо продуктовую сумку Людмилы. — А я-то ехала из Риги, думала, чисто здесь, всех проветрила, перешерстила война.

— Не будем об этом, Тома, — попросила Людмила, перекладывая из руки в руку небольшой, но увесистый (с фруктами) чемодан. — Ты у мамы с Галочкой была или только звонила им?

— Сегодня только звонила, а на той неделе была. Ничего, нормально живут. Галка поболела с педелю, теперь поправилась, собирается снова на дачу, ждет тебя. А ты… — Тамара взяла ее за плечо и принудила повернуться, — тебе на пользу курорт, помолодела, поправилась. Поди, укрепляла силы, здоровье, некогда с мальчиками посухарить?

— Какие мне, Тома, мальчики.

— Сс… — начала и не выговорила начатого слова Тамара, тряхнула головой. — А я тут завязала роман без тебя, не знаю, какая будет развязка. И только познакомились — предлагает руку и сердце, болван. Так что я верчу им, как мне вздумается.