Леонид Огневский - На другой день

— Не думаешь, что и тобой могут так же вертеть?

— Мной? Это кто же? Будущий муж? Законный?

— Хотя бы и он, законный. Начнет ухаживать за другими женщинами, хорошо тебе будет, легко?

— Пусть только попробует гоняться за кошками, я столько котов наведу, в каждом углу будет: "Мя-ув!"

Людмила только пожала плечами.

— Я бы и сейчас, — продолжала, расталкивая пассажиров, Тамара, — и сейчас разыграла комедию со своим вздыхателем, да некогда, работы невпроворот. Засекла одного человека, — шепнула она на ухо Людмиле, — еще в прошлом году подозревала, а теперь вижу: ну, явный шэпэ. Помнишь, раз говорила тебе, на фронте не поймали лазутчика? Двоих сцапали, третий как сквозь землю ушел? По приметам и кой-каким разговорчикам тот самый, третий.

— Ох, Тома! — не выдержала Людмила. Не нравилась ей вся эта болтовня.

— Ты все не веришь, все осуждаешь? Ты и про Подольского, наверно, не поверишь, что он за человек? Это мы с Дружининым тогда вывели его на чистую воду, со звоном он полетел. Ты думаешь, из-за кого пострадал твой Виктор на фронте? Не только из-за фашистов — Подольский им с умыслом или без умысла помог. Пусть он, вражина, поотчитывается теперь за прошлое и настоящее перед нашей прокуратурой в Москве.

Людмилу будто оглушили: сколько-то минут в ушах стоял звон, она не в состоянии была думать, не только слушать Тамару, что-то спрашивать, говорить. Чемодан бороздил уголками землю, поднять его не хватало сил. Когда притащились к машине, спросила:

— А почему же, Тома, ты не говорила мне раньше?

— О Подольском? Я и сама сперва-то не знала. Когда узнала, хотела однажды сказать, ты не захотела слушать. Да и Павел Иванович не велел расстраивать.

Он не велел расстраивать… Людмила закрыла глаза. Он даже не попытался рассеять ее подозрения, как-то уверить, что сам-то ни в чем и нисколько не виноват. Уж такой он есть: о себе не подумает, для себя выгадывать что-то не будет. Добился, убрали Подольского, мог занять его место, ведь заместитель. Нет, старался не для себя, для Абросимова, — по справедливости. А Подольский… Мерзавец, вор!.. Она обтерла платком сухие, казалось, горькие губы, будто на них все еще могли держаться те, украденные в прошлом году поцелуи.

Машина подкатилась к тесовой, потемневшей от времени калитке и стала. В окно глядела, утирая слезы, Мария Николаевна, а по ступенькам крыльца торопливо спускалась Галочка. Опять новое платьице, васильковое, в волосах голубой бант…

— Дочурка моя! — воскликнула Людмила, раскрыв дверцу машины. И почувствовала: вот теперь она дома; что бы и сколько ее ни тревожило, здесь она найдет радость, счастье, покой.

Девочка Люба за один год так вытянулась, что на улице ее иногда окликали: "Барышня!" Больше она не заплетала в две куцых косички темные вьющиеся волосы, а распускала их по плечам; густая пышная гривка при быстрых поворотах головы хлестала то по правой, то по левой щеке.

Прежние ситцевые платьишки Любе больше не годились, и она ходила в новых, из штапеля или дешевого шелка. Для школьниц ввели форму: коричневое платье и черный передник; Любе школьная форма не нравилась, она любила яркие краски, живые тона, она и на уроки частенько ходила не в форменном.

Почти каждый день Люба бывала у Дружининых, и Павел Иванович замечал, что девушка обязательно норовит чем-нибудь щегольнуть: если не новым платьем, то брошью, не брошью, так расшитым платочком, выглядывающим из кармана платья. Однажды он сказал ей, что уж очень интересуется она нарядами и украшениями. Люба, казалось, не обратила на это никакого внимания, но потом недели две ходила только в коричневом.

Живости же Любиной не убавлялось. Обычно прибежит после уроков, тряхнет пышной гривкой и сядет на диван. "Ух, как я устала!" Начнет рассказывать, например, о своих планах на предстоящее лето: пошла бы в туристический поход на Байкал, да отец с матерью собираются в гости на Украину, придется сидеть в городе и глотать дым и пыль.

Павел Иванович обычно с любопытством слушал словоохотливую Любу. К ней он до поры до времени относился с терпеливым радушием, расспрашивал, как Люба живет дома, в семье, что читает и что ей из прочитанного нравится. О доме Люба говорила без охоты, что, мол, там хорошего, пустота, папка с мамой целыми днями на работе, даже ставни на окнах не открываются по нескольку дней. Книги она читала, и почти все они ей нравились; в подтверждение Люба, как на уроке, начинала живо пересказывать сюжеты прочитанных книг, даже изображала отдельные сценки в диалогах. Беда была в том, что Люба не дочитывала до конца ни толстых, ни тонких книг, ей хотелось взяться за новые.

Зимой Павел Иванович научил подружек играть в шахматы. Хотелось привить Любе какие-то навыки сосредоточенного мышления, у Наташи они были. Но толку из его затеи не вышло. За шахматами Люба то и дело айкала и ойкала, прыгая на своем стуле. Вообще-то играла она хорошо, смело, с первых ходов врывалась фигурами в расположение противника, но… выдыхалась перед окончанием игры. Наташа, та в игре была осторожна, не чувствуя преимущества, держалась оборонительной тактики, Люба предпочитала наступление, риск. Да не всегда он, оказывается, — благородное дело. После удачного начала следовали один за другим необдуманные ходы и сплошные "ах" и "ох!".

При этом Люба хватала Павла Ивановича за руку и впивалась острыми коготками в кожу, мол, не будете обижать, или глядела исподлобья и, смеясь, говорила: "Вот возьму и укушу, чтобы больше не выигрывали".

Павел Иванович все это принимал за шутку. Приятно было сыграть на досуге в шахматы, пошутить; в обществе Наташи и Любы он находил то домашнее тепло, которое в равной мере необходимо взрослому и ребенку. Возле дочери и ее подружки как-то быстрее рассеивалась усталость, меньше ныла нога, Дружинин чувствовал себя не только веселее, — моложе. Великое счастье для человека, если он до старости чувствует себя молодым! "А долго ли, — иногда раздумывал Павел Иванович, — будут молодыми Наташа и Люба?"

Он частенько спрашивал Любу, в какой вуз или техникум она пойдет после школы. Наташа, та неизменно говорила — будет электриком, давать людям свет; неплохой делала выбор, на свету все живое цветет и благоухает. Люба… Сколько аналогичных вопросов задавал ей Дружинин, столько получал разных ответов. Сперва ее интересовал машиностроительный техникум — принимают сразу на второй курс, потом — медицинский институт, потом — безразлично, институт или техникум, лишь бы выучиться на судью или прокурора. А однажды разоткровенничалась и брякнула: "Мамой буду после десятилетки".

Дружинин дал понять ей, что это несмешно и нескромно, и Люба притихла. Сколько-то дней воздерживалась от шуток и смеха. Но заставь ручей, чтобы он не журчал!