Леонид Огневский - На другой день

За спиной послышались знакомые голоса, и Людмила быстро надела туфли и встала, встряхнула жакет.

— Бери, Люсик, бумагу и карандаш! — издали крикнул Антон. — Будешь рассчитывать, кому сколько. Да не ходи ты к машине, от нее разит складом горючего и гаражом, устроимся здесь, под ивой, — такая нарядная!

По спискам, оказавшимся уже не в кармане пиджака председателя огородной комиссии, а в затасканной фронтовой планшетке Антона, из которой он и извлек их, быстро распределили пашню между будущими огородниками, дали кому три сотки, кому пять, многосемейным, как те просили, по десять и даже пятнадцать; полгектара оставили в резерве.

— На голодающих, — сказал Кучеренко, сталкивая опять все бумаги в планшетку. — Теперь двинемся размерять.

— А я что буду делать? — спросила Людмила.

— Ты? Караулить машину.

— Опять караулить!

— Или надоело?

— Да нет, — неуверенно произнесла Людмила.

Кучеренко прилег к шершавому комлю ивы, оперся на согнутую в локте руку.

— Как живешь-то, Люсик? Как с работой на сегодняшний день?

"Шутит с этим "сегодняшним днем?" — подумала Людмила и поглядела в пыльное и обветренное лицо Антона. Нет, выражение лица будто бы серьезное, даже лохматые брови для пущей важности подняты до морщинок на лбу.

— Сам знаешь, как у меня с работой: завод выполняет план, не штурмует — нет никакой лихорадки и в бухгалтерии.

— Сколько сможешь внеплановых накоплений за полугодие дать?

— А что я смогу дать, если не даст заводской коллектив? Все зависит от коллектива, от вас, как вы там развернетесь.

— Да ты не прибедняйся, главный бухгалтер!

— Была нужда прибедняться. Я вижу по отчетам, что делается на заводе. В механических цехах, например, опять брак появился, какие тут накопления.

— Но это же временно, Людмила, пока приспосабливаемся к новым резцам, керамическим, — убежденно сказал Антон.

— Что-то вы долго к ним приспосабливаетесь.

— Не вдруг, не по выстрелу.

— У строителей, сам знаешь, беспорядков достаточно. Обязательство взяли сэкономить не менее пяти процентов, а сами еле в норму укладываются. У транспортников опять пережог горючего, у Токмакова никаких доходов, одни расходы, — Людмилу смущало, что на заводе много еще неорганизованности, и уж чувствовала она, что неладное происходит на подсобном хозяйстве.

Кучеренко оттолкнулся локтями от комля ивы, вспугнув пчел, они с шумным звоном закружились над ивой.

— Ты подготовь мне, Людмила, кой-какой материал, я теперь специально занимаюсь вопросом экономии. Вообще договоримся так: ты ставишь меня в известность по всем финансовым вопросам, я нажимаю на соответствующие рычаги. Приходи завтра же в кабинет, потолкуем, сидя за столом, а то здесь обстановочка, — он поднял руку и сорвал золотистую сережку, — только ворковать о любви. Как у тебя по части этого-то, Люсик?

— Что именно?

— Замуж не собираешься? Пора, честное слово, пора выскакивать.

— Может быть, выскочу, — с нажимом на "выскочу" проговорила Людмила и принялась выщипывать около себя молодую зеленую травку. — А что? — посмотрела из-под легких бровей.

— Просто интересуюсь…

— Это входит в твои партийные обязанности, Антон?

— Нет, конечно! — засмеялся он. Прошелся пальцами по ступенькам немного спутанных волос и сощурил глаза. — Ну, просто, Люсик, хотелось бы при случае крикнуть: "Горько!"

— Мало ли выходят замуж и женятся, кричи.

В это время их окликнули от машины, и Кучеренко встал, одернул на себе гимнастерку.

— Что, мужики, топаем? Ну, — обратился он к Людмиле, — загорай на солнышке, отдыхай, мы скоро возвратимся, одна нога здесь, другая там, одна там, другая здесь, у машины.

Ушли. Людмила опять поглядела на дальний бугор. Все еще горела старая трава, расчищая весеннюю землю для молодой, новой. Тишина. И вдруг Людмилу потянуло от этой тишины и безлюдья домой. Встала бы и, не оглядываясь, ушла. Как утром рвалась сюда, окрыленная непонятной надеждой на что-то необычное, так теперь хотелось в город, домой, будто ее там ждали, не могли дождаться.

Когда мужчины вернулись, она первым долгом заявила:

— Поехали, товарищи.

— И куда ты опять спешишь? — подвигал бровями Кучеренко.

— Пора, надо.

В три часа дня она была дома. С бьющимся от волнения сердцем забежала в дом, обошла все комнаты — пусто, даже Мария Николаевна куда-то ушла. Встретились уже на дворе.

— Скоро вернулась, — сказала старушка, — обтирая о фартук руки с налипшими огуречными семечками. — Проголодалась, поди?

— Немного. Но есть пока не буду, — предупредила она, видя, что Мария Николаевна торопится на кухню. — Да и сама найду, что поесть. Галя где? Бегает? А меня никто не спрашивал, мама?

— Никто.

Людмила повернулась и неторопливо пошла в садик. Ну и лучше, что никто! Меньше дум и волнений… Она села в гамак, привязанный к ранетке и тополю, оттолкнулась ногами и стала тихонько качаться.

Земля в саду была пухлая после недавней копки и бороньбы железными граблями. Дальше от ранеток, к заборчику, лежали, как взбитые постели, готовые грядки, под морковь, капусту, под лук. И в соседних садах и огородах все перекопано, пышно, черно. Рядом — отделял только низкий, из узких планок заборчик — Филипповна с ребятишками сажала картошку. Передним, в голубой майке, с подожженными на солнце плечами, шел Сережа, лопаткой делал глубокие лунки, голенастая Нюрка горстями кидала в лунки коричневый перегной, сама мать клала в перегной по картофелине: осмотрит клубень, положит и вдавит поглубже; маленькие, щебеча, перебирали семенной картофель на разостланной дерюжке. Все были заняты одним общим делом. Покончили с посадкой и гуськом двинулись в дом.

Людмила оттолкнулась сильнее. Еще голые, замершие в безветрии ранетки, чернота свежевспаханной земли да березка за огородом Филипповны, легкая, как облачко… Тут бы подумать: "Скорей распускайся, листва, одевайся в новый зеленый наряд, земля!" — а Людмила загрустила. Глядела на кустик-облачко и думала: скорей бы кончался выходной день, скорей окунуться с головой в бумаги и бухгалтерские книги, в знакомый и дорогой мир цифр и чисел!

Но и в понедельник, и после понедельника она приходила в сад, устраивалась в гамаке и тоскливо оглядывала сады и огороды окраины. Березка из почти прозрачного облачка превращалась в темно-синюю тучу, да и в своем саду набухали почки ранеток, вот-вот деревца зацветут… В следующий выходной устроилась в гамаке, дочитала начатую еще накануне книгу и, обласканная теплым ветром, заснула.

Спящей в гамаке и застал ее Павел Иванович… Он долго раздумывал, прежде чем пойти снова к Баскаковым, чувствуя, что это может быть важным шагом в его жизни.