Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

— Ну, Мишенька, вставай, просыпайся, посмотри, сколько снегу во дворе.

Он подбежал к окну и даже онемел от изумления, столько в самом деле было понасыпано всюду снега: и на земле, и на крыше сарая, и на яблоневых ветках, и на кустах. И везде он был мохнатый, пушистый и такой белоснежный, что даже внутри дома от его ровного тихого холодного сияния все как есть посветлело и словно бы обновилось.

Вот так и пришла зима: сперва Мишкина бабушка надела ватник, валенки, покрыла голову теплым платком, походила в этом одеянии по мерзлой земле, а после этого и зима со своим снегом пожаловала.

Но, быть может, все-таки наоборот? Сперва пришла зима, застыли реки, а уж потом, как следует озябнув, надели шубы человеки?

Мишка думал-думал, где тут правда, как тут быть, так крепко, сильно думал, что даже в голове что-то начало потрескивать. Так, ничего и не придумав, он пошел к деду, чтобы сообща с ним разобраться, что к чему и как тут по-правдашнему должно быть. Кто на самом деле пришел первый, а кто потом.

Он ввалился в дом пропахший морозом, в сдвинутой на затылок ушанке, в запыленной снегом шубенке, шлёпнул по столу перед дедовым носом пачкой свежих газет и заспешил, заторопился:

— Дед, дед, дед! Пришла зима, застыли реки, надели шубы человеки…

— Что, что? — не понял дед.

— Пришла весна, открылись реки, и сняли шубы человеки, — продолжал Мишка.

— Человеки? — спросил дед.

— Да, человеки, — подтвердил Мишка.

— Кто же это сочинил?

— Само. Я мел-мел, а потом — раз! — и что-то такое само заговорило во мне, как патефон.

— В поэзию, значит, занесло тебя, сердешного, с трудов-то праведных?

— Ага, — согласился Мишка. — Ты, дед, скажи: пришла зима и человеки надели шубы или как?

— Правильно, солидно. Озябли — и сейчас же шубы на себя. Потеплело — шубы-шапки долой. Все правильно.

— А не наоборот?

— Ни в коем случае. Зачем же. Зачем же, сам посуди, человекам зря париться? Ты видал кого-нибудь посреди лета в меховой шубе?

— Видал, — сказал Мишка.

— Кого?

— Серенину да Санину бабушку. Ты сам ее тоже видел.

— Это верно, — согласился дед, вспомнив, как восьмидесятисемилетняя, совсем потерявшая разум старуха, в валенках, в меховой дохе, обмотав шалью голову, стояла июльским жарким днем посреди улицы и по дряблым щекам ее текли горькие слезы. Напротив старухи стояли Мишка с Саней, почти трусиках, загорелые, крепкие, и с любопытством смотрели на нее.

"Кто тебя, бабка, обидел? — спросил Мишкин дед, выйдя за калитку. — Что ты ревешь?"

"Как жа-а… — захныкала бабка. — Дашка с девчонками в кино ушли, а меня не взяли".

"Безобразие! — гневно вскричал Мишкин дед. — Да как они посмели! Да пусть они только появятся, мы их живо призовем к порядку, узнают они; как без бабки в кино ходить! Да мы их…"

"Вот-вот, давно бы их так-то попужать, — сказала Санина бабушка, по-детски, ладонями, смахивая с морщинистых щек слезы. — А то говорят, куда ты в валенках попрешься?"

"Не реви, сделай милость, — попросил Мишкин дед. — Ребятишек даже напугала. Страх какой".

Санина бабушка постояла, всхлипнула разок и пошла домой восвояси.

Теперь, вспомнив эту историю, дед сказал:

— Так ведь Сапина бабушка совсем старенькая, долгую жизнь прожила, все позабыла. Понял?

— Понял, — сказал Мишка.

— А теперь иди, не мешай мне. А то вы со своей бабушкой что-то сегодня с самого утра всякие беседы заводите со мной, делом заниматься мешаете.

— Понял, — очень серьезно сказал Мишка, а на самом деле еще больше запутался в этой сложной истории с шубами, человеками, с соседской зареванной старушкой в валенках на жаркой пыльной улице. Так запутался, что в голове его опять начало что-то вроде бы потрескивать, и он скорее пошел во двор.

И только он вышел на крыльцо, только поглядел, сощурясь, на засыпанную снегом крышу соседнего дома, над которой почти недвижимо стоял, прилепясь к трубе, сизо-лиловый султан печного дыма, только хотел перевести глаза еще и на солнце, на синее небо, как почувствовал, что во дворе вроде бы чего-то не хватает. Он сперва никак не мог понять чего. Все вроде было на месте: сарай, метла, забор, дорожка, но чего-то все-таки не хватало. Чего же?

Не хватало Джима. Черного фокусника — пуделя Джима, верного, бескорыстного Мишкиного друга. Он еще недавно сидел на разметенной Мишкою дорожке и, должно быть, восхищался Мишкиной работой, как тот ловко расправляется со снежным заносом.

— Ух! Ух!

А матушка-метла так и летает направо-налево.

Очень, должно быть, нравилось Джиму глядеть, как славно и самозабвенно работает его друг, потому что, любуясь Мишкиными делами, пес как знаток склонял голову и направо и налево и даже несколько раз весело поощряюще тявкнул.

Теперь его во дворе не было. Мишку охватило беспокойство. Мишка засуетился. Заглянул за сарай, за угол дома, за гараж, но Джима нигде не нашел. Его словно вороны утащили. И Мишка кинулся за калитку, выбежал на пустынную, сияющую, искрящуюся под солнцем свежими снегами улицу, а навстречу ему бежал Саня.

— Джим! — закричал краснощекий, неизвестно где успевший уже вываляться в снегу Саня.

— Джим? — закричал Мишка.

— Джим!

— Где?

— Там!

И они сразу так славно, с трех слов поняв друг друга, помчались вдоль по улице, свернули за угол и вдалеке увидели Джима. Он не спеша озабоченно трусил куда-то по своим собачьим делам.

Мишка с Саней молча кинулись за ним следом. Саня упал, но тут же вскочил и, сопя, не сказав ни слова, пристроился рядом с Мишкой. А Джим между тем повстречался с какой-то чужой собакой, о чем-то с ней пошептался и побежал дальше. И Мишка поспешил за ним, боясь потерять из виду, а Саня опять упал. Вообще, пока они гонялись за Джимом, увалень Саня падал раз пять. Он падал из-за излишнего усердия и даже не считал нужным отряхиваться. Велика важность — весь в снегу. Куда как проще и удобнее отряхнуться всего один раз, когда пойдешь домой. Тогда можно будет попросить кого-нибудь, чтобы снег с тебя метлой соскребли. А это еще даже удобнее и проще, чем самому сбивать с себя снег рукавицей или шапкой.

Так вслед за Джимом, уморившись и разгорячась, прибежали они к клубу, а там, на спортивной площадке, — хоккей. Вихри снежные из-под коньков, клюшки мелькают и под ногами и над головами, шайба с таким треском врезается в деревянные бортики, словно кто-то все время почем зря палит из охотничьего ружья.

Мишка с Саней прилипли к бортику, изумленно глядя, как школьники, выпущенные на каникулы, сломя голову носятся с клюшками в руках по льду.

Тут, на льду, разыгрывалось такое отчаянное сражение, что ребятишки даже про Джима позабыли. Спасибо, что Джим сам не забыл про них и, очевидно успев обежать всех своих знакомых собак, потолковать с ними о том о сем, разыскал ребят и уселся возле Мишкиных валенок, так славно пахнущих на морозе новыми галошами.