Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Тут уж сплошь все были свои. Степенный, с животиком, Алексей Петрович с "Войтовича", Генка с Валеркой из сортопрокатки, водитель троллейбуса Прянишников, тощий длинноногий старик, электромонтер — пенсионер Антипкин. Пенсионера, должно быть, недавно вышибли из игры, и теперь он находится в роли зрителя.

— А вот и Петр Кузьмич пришел, — сказал Генка из сортопрокатки. — Я же говорил, что он обещал зайти.

Только тут Петр Кузьмич вспомнил, что тот здоровый малый, радостно тискавший его в своих объятиях на Тулинской улице, был Генка. Как же это он не узнал сразу Генку из сортопрокатки, жителя Курской канавы?

Начались расспросы, разговоры: кто да где, что да как.

— Я вашего Стаську частенько встречаю, а вот Надю с Таней не видал. Они еще не уволились с завода? — спрашивал Генка.

— Работают, куда им, — отвечал Петр Кузьмич.

— А Колька-то Лукашин, слышь, Колька-то. — нетерпеливо дергал Кузьмича за рукав монтер-пенсионер, — Колька-то, года не прошло, как жену похоронил, глядим, недавно новую привел. Я ему, Кузьмич, говорю — зачем? А он мне говорит…

Монтер Антипкин дергался и кривлялся. Он еще не оправился как следует от паралича, и из правого глаза его, с красного века, стекали и капали слезинки. А он все торопился, обрадованно увидев Кузьмича, рассказать ему не то смешное, не то трагическое про Кольку Лукашина, второй раз женившегося, хотя и года не прошло после смерти первой жены.

— Да ладно тебе, — с досадной, несколько презрительной жалостью сказал ему Алексей Петрович, смешивая на столе костяшки домино. — Не суетись. Кузьмич у нас теперь гость, и надо его принять по-нашему, как положено.

— Так о чем речь?! — воскликнул Генка.

— Я сейчас, я сейчас, — засуетился монтер Антипкин, хлопая ладонями по карманам пиджака и брюк, — я сейчас… кошелек вот где запропастился…

— Так о чем речь?! — снова закричал Генка. — У нас же с Валерой и то и се! Я, когда вас встретил, Петр Кузьмич, я ведь в магазин летел. Гляжу — Петр Кузьмич! Своих не забывает. Как поется — не забывай свою заставу. Ее не забудешь вовек. Прощенья нет, если забудешь. Так, Алексей Петрович?.

Меж тем Валерка, такой же, как и Генка, здоровый, красивый и сильный молодой человек, тоже, в белоснежной рубашке с закатанными по локоть рукавами, в темных, дорогого трико, заботливо отутюженных брюках и легких, тоже, видать, дорогих ботинках, уже поставил на стол бутылку водки, пару бутылок пива, положил пару скрюченных воблин, ломти ржаного хлеба, вытащил из кармана граненый стаканчик, дунул в него, протер носовым платком, и Генка, оглядев стол, сказал:

— Можно приступить. По рюмочке, Петр Кузьмич!

— Ладно, уж так и быть. Разве ради встречи.

И приступили.

— Ты, Алексей Петров, объясни мне, — говорил Петр Кузьмич, нюхая хлеб, — что значит наша Рогожская. Взять меня: уехал, совсем рассчитался, квиты, значит, вроде бы, а вот не могу. Что значит?

— Я тут, Кузьмич, слышь, всю жизнь, поверишь, — спешно задергал Петра Кузьмича за рукав монтер Антипкин. Правый глаз его все плакал и плакал.

— Без Рогожской мне не жить, — убежденно сказал водитель Прянишников, а Генка продекламировал:

— "На свете много улиц разных, но не сменяю адрес я…" — И сказал он эти слова так влюбленно, что Петра Кузьмича вновь стало было возносить. Он опять представил себе проходную номер один, что вывела его в люди, свой мартеновский цех и опять было собрался взвиться, опять его начало подмывать, да в это время заговорил Алексей Петрович.

Он был старше и Кузьмича, и монтера Антипкина, не говоря про водителя и про Генку с Валеркой, но крепок был этот маленький усатый да пузатый краснодеревщик. Крепок и памятлив. Ему давно было пора на пенсию, но он работал как молодой, без устали, хоть бы что ему. Память у него тоже была молодая, яркая. Ему, предположим, было пятнадцать лет, когда Владимир Ильич Ленин приезжал к ним в Курские железнодорожные мастерские, но он помнил об этом приезде вождя так свежо, будто Владимир Ильич побывал здесь совсем недавно.

— Родные места, Петр Кузьмич, трудно позабыть, — заговорил старый краснодеревщик. — Все тут тебе дорого, все знакомо, потому и тянет, зовет — родина.

— И хочется, чтобы она процветала, — подхватил Петр Кузьмич.

— Правильные слова.

— И чтобы хранила революционную историю.

— Тоже правильно.

— Стаська сказывал, на Тулинской дома собираются ломать, так ты ведь районный депутат, смотри.

— Вот этого не слыхал.

— Нельзя такую историческую улицу рушить.

— Согласен целиком и полностью.

— Это же наша рабочая история.

— Тоже правильно.

Так согласно и дружно поговорили они еще с полчаса, а потом всей компанией пошли провожать Петра Кузьмича на троллейбусную остановку.

— Ты приезжай еще, Кузьмич, приезжай, — говорил, стоя возле стола, монтер, горестно глядя вслед Кузьмичу.

— Это нас с тобой так на фронт провожали, помнишь? — сказал Прянишников, обращаясь к Алексею Петровичу.

— А как не помнить. Помню. Я все помню.

— Сколько нас в тот день с улицы на фронт ушло?

— Восемь человек.

— А вернулись мы с тобой, — вздохнул водитель.

Когда вышли за ворота, во втором этаже распахнулась рама, приподнялась тюлевая занавеска, высунулась в окошко русая головка и вкрадчивый голосок пропел:

— Валера, ты куда?

Валера поднял голову, засмеялся:

— Кузьмича провожаем, Лялечка.

— Петр Кузьмич, здравствуйте, — весело защебетала Лялечка. — Что же вы так быстро уезжаете? Мама, — это уже в глубь комнаты, — Петр Кузьмич Маслов приехал.

И вот уже рядом с русой головкой в окне появилась седая старушечья голова, и женщины стали кричать:

— Как Наденька, Таня?

— Внучата как, Кузьмич? Васена здорова ли?

— Заехала бы как-нибудь Васена-то. Или вы с ней забыли Рогожскую свою?

— Да как можно! — в сердцах вскричал Кузьмич.

Даже слезы навернулись ему на глаза. И черт его дернул уехать отсюда. Ах ты, Курская канава, родные кузьмичовские места! А тут еще Генка, дьявол, напевает;

"Да как же можно забыть, — растроганно думает Кузьмич, шагая с друзьями к троллейбусной остановке. — Родину свою можно ли забыть!"

Никто из рогожских друзей, конечно, не догадывался, что приезжал он сюда недаром, неспроста, а корысти ради: узнать, разведать, все ли тут цело, сохранно, нет ли каких-либо резких, ощутимых уронов, основательно изменивших бы в худшую сторону приметы родных его мест.

Однако все пока шло, как он мог убедиться, нормально, ничто особых беспокойств не вызывало, а те исключения, которые давно им воспринимались как неизбежное зло, были, конечно, не в счет.

Долго ли, скоро ли, потолкавшись и вновь намяв бока при пересадках, Петр Кузьмич вернулся восвояси, пребывая, однако, в бодром и покойном состоянии.