Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Проснулся Гуллы, отфыркивается, пытаясь сообразить, где он и что с ним. Голова раскалывалась от боли, и сам он себя чувствовал так, будто его в двух крутых кипятках сварили. Жбан рядом валяется и красная лужа… А-а, это он, значит, руками махая во сне, жбан опрокинул, Вино пролилось. А вином казахи угощали.

Где казахи?

Ни живой души вокруг. Лишь понурый мерин стоит, привязанный к вбитому в землю колу. Но ведь уснул-то Гуллы в юрте, на добротной кошме! А ни юрты, ни кошмы, как во сне они приснились…

А солнце не приснилось — печет оно сверху вовсю, и Гуллы от него распух, как дохлая собака на солнцепеке. Во рту сухо: горошину брось — зазвенит, будто бычий пузырь, горько во рту, мерзко. Даже встать сил нет, встал на четвереньки.

«Обманули, проклятые казахи! — изумился Гуллы. — Меня обманули, Гуллы-гышыка, меня провели! Ах, собачьи дети! Ну погодите, попадетесь вы мне теперь, у слепого только один раз посох крадут… А кто это там на ишаке едет? Уж не сам ли святой Хидыр — покровитель путников?»

Подъехал, однако, не Хидыр-ата, а Атабек-ага. Он повстречался недавно с откочевывающими казахами, те рассказали, что их окончательно допек налоговый инспектор Гуллы-гышык и они решили переселиться в соседний район. Поэтому Атабек-ага смотрел неприветливо, ни капли жалости к распухшему от вина и солнца Гуллы не было в его глазах, одно осуждение.

— Что стоишь на четвереньках? — спросил он, подъезжая. — По-человечески встать на ноги не можешь?

— А это действительно ты, Атабек? — перестраховался на всякий случай Гуллы. — Казахи чертовы бросили меня одного. Разве так порядочные люди поступают? Дай воды напиться!

Атабек-ага протянул обшитую сукном военную флягу — подарил когда-то командир пограничников хорошему проводнику и следопыту во время погони за остатками банды курбаши Джунаид-хана. Долго булькал Гуллы-гышык, захлебывался, кашлял, давился. Наконец пришел в себя, остатки воды из фляги на голову вылил.

— Хорошо-о-о…

— Мало хорошего, — сердито сказал Атабек-ага, — ведешь себя неправильно, должность государственную порочишь. Ты кривой тропкой идешь — люди думают, что вся власть кривой тропкой идет. Плохо. Завтра же поеду в район к Баллыбаеву, выясню, что он тебе разрешает делать, а что ты сам придумываешь, ссылаясь на Баллыбаева. Не говори потом, что не слышал!..

Керим камнем летел вниз. Сперва рука дернула было кольцо вытяжного парашюта, да вспомнилось наставление инструктора: не спешите зависать, помните о падающем самолете, считайте до десяти, если высота позволяет.

Высота позволяла, и Керим начал считать, а потом дернул кольцо. В тот же миг промелькнул объятый пламенем самолет, на котором уже никому не придется летать. Атабеков проводил его глазами до самого конца, когда полыхнул на земле еле слышный хлопок взрыва. Потом огляделся вокруг и увидел два парашютных купола — Гусельников и Сабиров тоже успели прыгнуть. Он порадовался, что спаслись все, но долго размышлять было некогда, потому что верхушки леса летели навстречу, и он едва успел прикрыть лицо локтем, как врезался в крону дерева. Последним ощущением была острая боль в раненой ноге.

Первое, что он увидел, открыв глаза, — оранжевая в крапинках божья коровка, сидящая на стебельке зеленой травы. Вот она пошевелилась, растопырила жесткие надкрылья, выпростала большие прозрачные крылышки и полетела по своим делам.

Керим перевел дыхание, прислушиваясь, не укусит ли где-либо боль. Но боль пока затаилась. Зато рядом, у самого лица, появился сапог — рыжеватый, потертый: видимо, из очень твердой кожи. Таких сапог у наших не было, это был явно вражеский сапог. Но почему он тут стоит?

Не двигаясь, скосив глаза, Керим увидел черный зрачок «шмайссера», потом кисть руки, сжимавшей рукоять автомата; рука густо поросла желтым волосом. Появилось лицо и колючие блестящие глаза под необъятной крышей каски.

— Ауфштеен!

Керим лежал так, что можно было попытаться достать наган, однако кобура оказалась пустой — то ли выпал наган, то ли вытащили.

— Ауфштеен! Встават!

Опираясь руками о землю, цепляясь за ствол дерева, Керим встал. Нога заныла, но не так чтобы чересчур, стоять можно было.

Немцев было двое. Один долговязый, злой, тот, что кричал «Ауфштеен!.», его лошадиное лицо щерилось крупными желтыми зубами. Другой был низенький, полнотелый и круглолицый; когда длинный ощутимо ткнул Керима стволом автомата в бок и что-то приказал, низенький остановил его движением руки.

— Ком зюда, зольдат.

Подволакивая ногу, Керим подошел, лихорадочно соображая, что же делать, как поступать. Долговязый снова ткнул «шмайссером» в спину.

— Шнель, ферфлюхтер!

Коротышка внимательно оглядел Керима, даже вокруг него обошел, посвистывая. Комбинезон на Кериме был порван, шлем сорвало ветвями дерева, в которое он угодил, приземляясь; по щеке шла глубокая царапина — кровь на ней уже запеклась.

— Кто ест ти?

Керим смотрел непонимающе. Коротышка стволом автомата пошевелил его волосы.

— Юде? — Жестко надавливая пальцами, ощупал голову пленного, вытер пальцы о пятнистые камуфляжные брюки, повернулся к долговязому — Найн… — И снова Кериму: — Кто тебе ест? Руссиш?

— Советский я, — сказал Керим, примеряясь, как ему лучше вмазать коротышке. Долговязый гад со своим автоматом на изготовку сбоку торчит! Не получится ничего.

— Найн совет! Армениш! Цигойнер?

— Не цыганер, туркмен я, — сказал Керим. — Туркмен, понимаешь, Турк-мен!

— Турк-майн? — В голосе немца было удивление. — Кто есть турк-майн?

Они быстро заговорили между собой. А Керим сел и стал закатывать штанину, чтобы посмотреть и перевязать, если надо, ноющую рану — она постепенно разбаливалась. Немцы посмотрели на него, но возражать не стали.

Ранение было легким, касательным, не стоило внимания. Однако Керим вытащил из кармана комбинезона перевязочный пакет, стал тщательно бинтовать голень, — он вспомнил о дедушкином ноже и тянул время, прикидывал, как его незаметно для немцев достать. Нож был за голенищем правого сапога, на голенище опущена брючина комбинезона, поэтому немцы нож не обнаружили.

Они стояли, склонившись над картой; коротышка все время тыкал в нее пальцем и что-то объяснял. А долговязый то соглашался, то нет, но «шмайссер» закинул за спину, не держал его на изготовку.

Керим наконец извлек нож, зажал его в ладони лезвием вверх, приспустил с плеча рукав комбинезона.

Немцы кончили обсуждение.

— Эй, зольдат… Туркестан… давай-давай зюда!

Он приблизился.

— Смотреть!

Перед глазами была карта. Коротышка водил желтым ногтем где-то в районе Алма-Аты, но рядом был Каспий, рядом были Каракумы, Ашхабад, Тораиглы… Сердце заныло, застучало, поднялось к самому горлу. И почти не думая, что делает, он коротким и страшным ударом снизу вверх ударил долговязого под ребро, успев перехватить нож лезвием вперед, — запомнились уроки инструктора-десантника…