Франтишек Гечко - Святая тьма

У Иванчика вдруг пропала охота идти домой. Раздражение, копившееся в нем с утра, все росло, и он решил залить его вином.

В дни первых встреч, когда будущие супруги Иванчиковы были друг для друга еще "дорогая Цилька" и "милый Янко", они, по существу, мало чем отличались от Перепетуи и Винцента. Только Цилькины родители были гораздо милосерднее родителей Перепетуи. Отец вообще не возражал против того, что его дочь встречается с учителем, а неприязнь матери к Яну их не особенно трогала. Главное — Цилька его любила.

После свадьбы Ян Иванчик довольно долго был убежден, что на свете нет ничего приятнее супружеской жизни. Но когда Цилька стала носить в себе маленькую Анульку, в ней вдруг начала подниматься злость к мужу и она удивительно стала напоминать свою неприветливую мамашу… Потому-то Янко и старался проводить все свободные минуты с хором или с оркестром, а еще чаще — за бутылкой вина. И все же он всегда был уверен, что в сердце Цильки он занимает главное место… А теперь? Теперь он не мог избавиться от мысли, что кто-то другой занял его место в сердце жены… Он чувствовал себя человеком, у которого отняли кусок хлеба и выставили за дверь. Ему и в голову не могло прийти, что этот кто-то — маленькая Анулька.

Яну так хотелось поскорее скрыться от воплей и ругательств разъяренной Схоластики, что он, напрягши все свои силы, поспешил прочь. Остановившись передохнуть на углу Костельной улицы и Поличкова переулка, он убедился, что дубницкие мальчишки не успокоились на том, что заставили Схоластику побегать за ними. Когда она, запыхавшись, вернулась к воротам своего дома, они осыпали ее градом камней и даже разбили стекло в окне. Тут уж она испустила такой яростный вопль, что озорники разбежались. Этот вопль испугал и Яна Иванчика и еще быстрее погнал его вниз по улице. Он был приятно удивлен, что хромает меньше и нога болит уже не так сильно.

В дверях шинка он столкнулся со своими собутыльниками. Первый из них выползал спиной вперед и тащил за собой второго.

— Пошли с нами, пан учитель! — обрадовался ему капеллан Мартин Губай. — Мы направляемся к пани Герготтовой на чашечку черного кофе.

— И там же подзакусим, — уверенно изрек Франтишек Чунчик.

Филуша Герготтова, женщина могучая и красивая, не кричала на мужа, не обзывала его пьянчугой и босяком; да это было бы и ни к чему, потому что мясник Штефан Герготт был, как говорится, пьян в стельку. Капеллан с Чунчиком доволокли его до спальни и уложили в постель. И тут уж толстяка взяла в работу сама супруга: она стянула с него сапоги, вытряхнула его из пиджака, вытащила из брюк, а потом спокойно, даже ласково, прикрыла и сказала так, будто пожелала доброй ночи:

— Нализался, так дрыхни.

Ян Иванчик поймал себя на мысли, что завидует мяснику… Ведь как хорошо живется некоторым бездельни-кам: из пивной притащат домой собутыльники, дома приласкает жена, остается лишь завалиться спать! Ни горя тебе, ни забот!.. А порядочному человеку, например ему, Яну Иванчику, который никогда не напивается до беспамятства, всегда приходит домой на своих двоих, — этому достается! И если б только от жены, это еще ладно, а то еще и от тещи!

Филуша Герготтова усадила гостей за кухонный стол и поставила перед ними хлеб, сало, колбасу и кислую капусту. Угощение было у нее заранее приготовлено в шкафу… Тут же она включила электрическую плитку, на которой стояла кастрюлька с водой для кофе… Но только присела Филуша на стул рядом с капелланом, как в комнате заплакал ребенок. Вслед за маленьким заплакал и второй, постарше, они разбудили третьего, и тогда хозяйка вежливо предложила:

— Угощайтесь! А когда закипит вода, всыпьте в нее кофе! — и убежала успокаивать детей.

Подвыпившие гости с жадностью накинулись на еду. Иванчик всегда ел умеренно, но голод и пример товарищей подействовали и на него. Он про себя отметил, что с тарелок стремительно исчезают и хлеб, и ломтики сала, и кружочки колбасы, и капуста. Он взглянул на капеллана и кооператора — и тот и другой зажмурились, наверное от удовольствия. В присутствии хозяйки они старались есть деликатно, но сейчас хватали капусту, не прибегая к помощи вилки, прямо руками. Сок из нее стекал на подбородок. Они громко и аппетитно чавкали, морщась от наслаждения.

— Интересно, чем сейчас заняты поэты? — Чунчик схватил тарелку и отхлебнул из нее капустного рассола.

— Капустной их наверняка не угощают, — капеллан допил оставшийся рассол и вытер рот, — перепьются вдребезги, и виночерпию придется вытаскивать их из погребка, как мешки с картошкой.

Чунчик утвердительно кивнул головой и вылизал тарелку. Иванчик не был способен на героизм, каким отличались его собутыльники, но и он принял посильное участие в деле опустошения стола; все было съедено и выпито без остатка. Когда есть и пить было уже нечего, Чунчик незаметно исчез из кухни.

— Он больше не вернется? — спросил Иванчик.

Капеллан закурил сигарету.

— Я когда-то вычитал у Брема, — сказал он, — что птицы с пестрым оперением имеют большей частью по многу гнезд. Не кажется ли вам, что этот тип тоже принадлежит к группе пернатых с пестрым оперением?

— Вот как! — улыбнулся учитель и подумал: ведь точно такое "оперение" и у самого капеллана.

— Говорят, что у пана кооператора есть какая-то куропаточка на Новой улице… Об этом уже чирикают все дубницкие воробушки, но супруга его пока ничего не знает… Да и к чему пугать пестрых птичек… Лучше скажите мне: заходили вы за Цилькой в погребок?

— Заходил, но… мы немножко поссорились…

— Люди, да что ж это такое! — ужаснулся капеллан и патетически воздел руки. — Янко Иванчик и Цилька Кламова поссорились! А еще недавно целовались на каждом шагу!..

— Ради бога, не кричите так, пан капеллан!

Молодой священник понизил голос и зашептал укоризненно:

— К чему вы дразните наших людацких тупиц и гардистских собак? Не успели выбраться из одной лужи, как тут же лезете в другую! Да еще воображаете, что Цилька Кламова будет лицезреть ваш героизм с любовной улыбкой!

— Она не хотела подождать меня.

— А может быть, не могла!

— Нет, могла!

— Могла, не могла! — капеллан снова повысил голос. — Когда вы во время процессии вдохнули жизнь в зачахший оркестр, у меня даже настроение поднялось. Все вздрогнули, когда он грянул… Наши господа уже начали ломать себе голову, в какой форме выплатить вам деньги за нанесенное увечье… А вы все дело испортили своей чешской песенкой!

— А я люблю чешские песни.

Мартин Губай заложил руки за голову, сцепил пальцы и принялся раскачиваться на стуле.

— Послушайте! В тридцать девятом году были у меня кой-какие дела в Праге, и там меня застигла немецкая оккупация. Вся эта зеленая саранча маршировала вниз по Вацлавской площади, катилась лавиной по городу, стремясь все взорвать и уничтожить!.. Но чехи и чешки, стоявшие на тротуарах, даже не оборачивались на эту зеленую саранчу — они рассматривали витрины!.. У меня прямо мороз пробежал по коже. Ну и встреча, подумал я. С той поры я понял, что иногда гораздо лучше повернуться спиной, чем треснуть по голове… Не могли бы и вы повернуться спиной ко всем этим нашим…