Франтишек Гечко - Святая тьма

Цилька не выдержала:

— Всегда вы так, тетушка Клчованицкая! Стараетесь только себе получше сделать. И нашу мать для того уговариваете отдать Тонько в монастырь, чтобы охотнее пошел ваш Донбоско!.. Боитесь, что ему там без товарища скучно будет!

Схоластика Клчованицкая была в этот момент похожа на вора, пойманного с поличным, но попыталась разыграть оскорбленную добродетель.

Чувствуя поддержку сестры, Тонько снова заплакал.

Вильма всплеснула руками.

— Да не хнычьте вы, ради бога! Разбудите Аиульку!..

Услышав имя дочери, Цилька бросилась в комнату.

Схоластика Клчованицкая, собравшаяся было домой, уселась снова. Она была довольна, что ей удалось нарушить мир в этой дружной семье. Ян Иванчик, подавив в себе желание сказать ей какую-нибудь грубость, насмешливо проговорил:

— Уж не платят ли вам за услуги трнавские отцы-иезуиты, пани Клчованицкая? Вы так рьяно вербуете мальчишек в монастырь, будто состоите у иезуитов на жаловании.

Рассвирепевшая святоша выскочила из кухни.

— Чтоб тебя черт взял! — крикнула ей вслед с облегчением Вильма Кламова, довольная тем, что зять осадил эту дрянь.

Венделин Кламо обнял Тонько за плечи и стал утешать его. Потом подвел сына к умывальнику и, пока тот смывал с лица кровь, укоризненно сказал жене:

— Ты хоть гляди, куда бьешь, и думай, за что бьешь. Этим из парня священника не сделаешь!

— Я не за то бью, что он не хочет быть священником, а за то, что дерзко отвечает.

Это был уже прогресс!

Венделин Кламо подошел к полке, взял большую семейную библию и принялся листать ее. Наконец он нашел нужное место.

— Знаешь, что говорится в священном писании: если родители принуждают сынов своих принять сан священнослужителя, не будет им отпущения грехов, пока они от этого не отступятся. Что ты на это скажешь?

Тонько от радости захлопал в ладоши.

Вильма выхватила библию из рук мужа.

— А перед этим что говорится? Что родители, а главное матери, поступают правильно, если наставляют детей своих служить богу и пестуют в них росток священного призвания. А на это что ты скажешь?

Старый железнодорожник пристыжено опустился на стул и шепотом признался зятю:

— Не то я что-то сказал, да и не к чему…

— Все равно не пойду! — упорствовал Тонько.

— Пойдешь, и все тут! — отрезала мать.

Вдруг в окнах задребезжали стекла и весь дом словно вздрогнул. Сначала всем показалось, что на тихую Линдавскую улицу ненароком завернул какой-то оркестр и прямо под окнами Кламовых грянул бравый гардистский марш.

Проснулась Анулька. Тщетно Цилька закрывала окна. Тщетно Вильма катала и трясла коляску — ребенок кричал и дергался всем тельцем при ударах барабана.

Мужчины выбежали на улицу.

— Городское радио освящают! — крикнул Тонько из дверей.

— Свиньи окаянные! — не удержалась Вильма.

На улице, невдалеке от домика Кламо, стояло и сидело множество людей. Никогда еще не собиралось здесь разом столько жителей городка.

Один из соседей Кламо, механик Блажей Мего, стоял рядом со своей женой прямо под столбом, на котором висел репродуктор. Жена его была небольшого роста, но сам он был так мал, что рядом с ним даже она казалась высокой. Детей у них не было, и они радовались, что столб с громкоговорителем установили возле их дома…

Другой сосед, ломовой извозчик Лукаш Шенкирик, вытащил со двора на улицу деревянную скамью и уселся на ней вместе с женой, детьми, зятем, внуками и родителями. Шенкириковы были все высокие и казались еще выше от гордости, что их развелось так много…

— Он бы еще своих волов вывел из хлева, — прошелся по адресу извозчика механик. — А ты что скажешь на это, Вендель? — и Мего задрал голову.

— Он, наверное, целую сотню отвалил, чтобы этот горлодер поставили у его дома, — сказал в свою очередь извозчик, кивнув в сторону механика. — Как тебе это нравится, Вендель? — Шенкирик указал на репродуктор.

— Очень уж орет! — и железнодорожник прикрыл руками уши, чтобы его поняли.

После гардистских маршей из репродуктора раздался голос дубницкого фарара. Он и в костеле-то ревел, как медведь, а тут его голос звучал прямо устрашающе:

— Ниспошли, о господи, свое благословение городскому дубницкому радио! И да будут благословенны все, кто станет по радио выступать и слушать его! Дай, господи, крепость телу их и спокойствие духу их!

Люди на улице осенили себя крестным знамением. Некоторые женщины даже преклонили колена.

Они опомнились лишь тогда, когда радио стало передавать речь правительственного комиссара и председателя партии Глинки в Дубинках, сообщившего горожанам, что словаки — единый народ, что у них единый бог, единый вождь и что как сумели они избавиться от чехов, так избавятся и от евреев и коммунистов… К сожалению, все это уже повторялось много рази теперь никого не занимало. Однако не слушать было нельзя: репродуктор перед домом Блажея Мего ревел и хрипел так отчаянно, будто в него заточили самого Киприана Светковича и он изо всех сил старался выбраться оттуда.

Ян Иванчик оперся о ворота и вытер нот со лба. У него почему-то снова начала ныть нога.

Венделин Кламо сложил руки рупором и прокричал механику:

— Кто написал речь для Киприана?

— Помощник нотариуса Габриэль Гранец.

Затем Кламо обратился к извозчику:

— Орет как сумасшедший, да еще заикается…

— Это он не может разобрать почерк Габриэля, — уверенно заявил Шенкирик.

Кто-то на другой стороне улицы улучил момент, когда репродуктор на минуту смолк, и крикнул:

— Дураки дурака слушают!

— На страж! — рявкнул в этот момент репродуктор.

Улица так и покатилась со смеху.

Потом кто-то, судя по голосу — Габриэль Гранец, объявил, что директор средней школы, капитан глинковской гарды Андрей Чавара расскажет о международном положении.

Линдавская улица удвоила внимание.

— Настал момент рассчитаться с самым опасным нашим врагом… — начал гардист и скрипучим голосом слово в слово повторил утреннюю речь шефа пропаганды.

Ян Иванчик скинул было пиджак, но тут же снова накинул его на плечи — вся рубаха у него взмокла от пота.

— Назначаю сбор дубницких гардистов сегодня, в шесть часов, в помещении гарды, — надрывался Чавара.

— Это еще что за помещение?

— Бывший спортивный зал, — объяснил Тонько. — Уже и вывеску рисуют…

На улицу вышла Цецилия Иванчикова.

— Мы завесили окно стеганым одеялом, а дверь — покрывалом с кушетки, — сказала она. — Только после этого Анулька смогла уснуть. — Цилька с ненавистью посмотрела на громкоговоритель. — Трубит, как слон.

— Вечером я посмотрю, где здесь проволока потоньше, — сказал Ян.

— Я помогу вам, зять.

— Что вы задумали? — ужаснулась Цилька.