Светлана Гырылова - Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! [Роман-дилогия]

И когда Будажаб ревновал Жаргала к Жамбалу, Сэмбэр укоряла мужа:

— Кто же тогда о бедном сироте позаботится, если не мы с тобою?! Да и Жамбалу нашему он как старший брат родной!..

И когда Жаргал вырос и возмужал, его нельзя было не полюбить: сильный, смелый, мастер на все руки, любое дело у него спорилось и горело в руках.

Не только умелым парнем вырос Жаргал Дармаев — бог не обидел его ни умом, ни голосом, речь у него лилась рекою, любил он шутки и прибаутки, ночами мог рассказывать народные сказки.

Все это щемило большое сердце немногословной Сэмбэр, она частенько забывала о делах по хозяйству, слушала волшебные сказки да складные речи своего воспитанника, и при этом ее сытое, счастливое лицо с тройным подбородком полыхало гордою и обжигающею улыбкою.

Однажды в честь большого праздника Сэмбэр и Будажаб созвали такое множество гостей, что они не уместились в юрте, и по воле хозяйки бедняки и батраки угощались на улице.

Жаргал Дармаев был посажен в юрте, среди почетных гостей, за верхний стол, как Григорий Орлов возле Екатерины Второй.

Когда все изрядно захмелели, богатей Чойроб не выдержал нарушения чинопорядка за столом и громко обратился к Жаргалу:

— Племянничку тоже наследства захотелось?! А? Наступило жаркое молчание.

Тогда, ободренный произведенным эффектом, Чойроб повернулся к невестке:

— Сэмбэр, может, тебе еще нужны молодые крепкие силы? Ведь все знают, что удалых баторов ты ценишь выше бурханов!

Наступило грозное молчание.

— Может, у самого дядюшки рыльце в пуху да усы в сметане?! — выпалил смущенный и разгоряченный Жаргал Дармаев.

— Хе-хе-хе! Усы в сметане! — раздался пьяный смех.

Не успели гости опомниться, кто же осмелился надсмеяться над богатеем Чойробом, как побагровевшая от ярости Сэмбэр молча встала со своего места и правою каменною рукою схватила деверя за шиворот.

Батраки, пировавшие на улице, а среди них находился и мой дед, увидели, как рывком распахнулась дверь юрты, оттуда кубарем вылетел богатей Чойроб да покатился по земле, вздымая шелками тяжелую пыль.

— Цк-цк-цк! — жалели бедняки его царственный наряд.

Говорили, будто Чойроб подал жалобу на дракониху в волостную администрацию.

Приехал один чиновник, поглазел-поглазел на Сэмбэр, обошел ее со всех сторон и с глуповатою улыбкою спросил:

— А не хотите ли, сударыня, в цирке бороться с медведем?

— Зачем с медведем? Он в лесу! — Сэмбэр свирепо взглянула на него.

— Что вы, что вы, сударыня! В цирке большие деньги платят, — только и успел пролепетать чиновник, поспешно пятясь задом к двери.

Такова была Сэмбэр, никого никогда не боялась: ни власти, ни знати, ни самого далай-ламы с его загробным раем и адом, и тем более людской молвы, что прихотливее морской пены, уходящей в песок.

Единственное на свете, чего страшилась женщина, — это потерять любовь молодого Жаргала Дармаева.

Когда умер ее старый муженек Будажаб, ровно через сорок девять дней (а это срок, за который душа умершего отыскивает и находит приют для своего нового облика в одном из трех миров), Сэмбэр вышла замуж за Жаргала.

Она разделила имущество и скот поровну, половину оставила сыну и переехала с мужем в новый дом.

Там молодожены закатили свадьбу на все селение, приглашены были даже последние оборвыши.

На этой свадьбе скот не жалели, голову за головою резали за счастье новобрачных, молочная водка лилась рекою. Сэмбэр, которая в один присест могла съесть за четверых дюжих мужчин, тут отличилась великим хлебосольством.

Счастье даже скупца делает щедрым, а уж щедрого— безмерно щедрым!

Люди и через полвека вспоминали знаменитую сэмбэровскую свадьбу, продолжавшуюся неделю и разорившую молодоженов.

На грандиозной этой свадьбе пьяные гости подпаивали даже собак, будто бы «по велению ханши».

Возвращаясь со свадьбы, многие замертво падали у первой попавшейся юрты, засыпая на сутки, а бедняки, оборвыши с переполненными желудками еле-еле доползали до своих юрт.

За небывалое угощение все, кроме богатея Чойроба, благословляли Сэмбэр и Жаргала, множество раз провозглашались тосты, до хрипоты в горле тянули степные и горные песни.

Жаргал Дармаев был горд и счастлив, что стал законным мужем такой могучей женщины, хотя Сэмбэр была старше его ровно на двадцать лет.

После женитьбы Жаргал неузнаваемо изменился.

Раньше он был заводилою во всех играх, играл с мальчишками в бабки, гонял мяч, а со взрослыми резался в карты.

Всегда-то он был зачинщиком молодежных хороводов— ёхоров, неутомимо пел, шутил, балагурил.

И куда все это девалось? Исчезло, как плевок на ветру.

Теперь Жаргал стал степенным домоседом.

Построил деревянный дом в центре села и с головою ушел в хозяйство и любовь.

А как трогательно старался Жаргал выглядеть старше своих лет!

Отрастил усы и бороду, постоянно поглаживал и пощипывал их, но они, к его огорчению, были хилыми.

Мужчины знай шутили: «Смазывай сметанкою да заплетай на ночь — к седине-то и вырастут!» Жаргал смущался и покашливал баском.

Когда Жаргал и Сэмбэр работали рядом, то любо-дорого было на них смотреть: до чего ж ловко и складно они работали вместе!

Оба разом подденут вилами по копне и разом взмахнут на стог.

— Даже пот с лиц смахнут разом! Сердца у них бились единым ударом — и все им завидовали, — просветленно рассказывал о них дедушка.

Супруги жили на редкость дружно, никто не слышал, чтобы они препирались или ссорились.

Они понимали друг друга без слов.

Каждый из них жил для счастья другого.

Во втором замужестве Сэмбэр стала еще молчаливее, но теперь ее молчание было глубоким, грудным молчанием от полноты женского счастья.

Она никуда не отлучалась из дома, разве что иногда навестит сына, которого полюбила. Мать ласково уговаривала Жамбала жениться, подбирала невест.

Жаргал и Жамбал, выросшие с детства почти братьями, внешне будто бы ими и оставались. Но, бывало, вырвется у Жаргала изредка крепкое словцо, Жамбал не упускает случая с озорством поддеть родича:

— Ёк, ёк, папаша, зачем же вслух об этом?

Но братская дружба незаметно сменилась ревнивым, зрелым, обновленным самим роком, вечным родством.

Своенравная женщина ни с кем из родственников и бывших друзей покойного мужа и словом не перемолвилась, словно они умерли вместе с ним, ненавистным.

Порою Сэмбэр молчала весело, подбирала живот.

Платья она носила теперь не темно-синие, а краснокоричневые или бордовые, и это ее очень молодило.

Изумительные иссиня-черные волосы заплетались по-особенному, не туго и строго, как прежде, а мягко и лениво, с небрежною грацией счастливой жены, отчего косы свисали ниже колен.