Светлана Гырылова - Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! [Роман-дилогия]

— Ты чего легла-то, невестушка! — и въедливо зачастила — Ай бурхан! Конопатый, как небо в звездах, как сито в дырах! Будто ржавый! Ай бурхан! Огненный богатырь! — Тут мать с уважением взглянула на трех богатырей Васнецова в раме под стеклом, которые талантливо воссоздал ее родной брат Юндун, погибший в Великой Отечественной войне.

— Ай бурхан! Огненный богатырь! Только ржавый, — заключила мать, сравнив Еремея с богатырями Васнецова.

Вернулся Рыжий, неся нашу драгоценность на огромных красных руках.

— Дымом, наверно, пропахла, — сказал он глухо.

От них и в самом деле запахло дымом, но мне почему-то приятно. Может, потому, что я объелась печенки в масле? Раньше тягучий дым цеплялся за волосы, проникал в уши и осквернял меня. Только табачный дым моего дедушки был привычен. Этот дым от самосада и красной древесной коры, растолченной в пыль и порошок, стал его дыханием, частью его самого. Как рьяно ни ругается, ни грызет его бабушка, дедушка курит уже полвека и терпеливо шутит:

— Умру поди с трубкою в зубах! Так и похороните!

— Гэрэлхэн, а ты куда будешь поступать учиться? — приставив табурет, Рыжий подсел ко мне.

— Хэн? Хэн? — Кто? Кто? — обрадованно перевела Риммочка уменьшительный суффикс.

— На астрономическое отделение МГУ.

— А я представляю тебя геологом. Дитя природы, выросла на Джиде, — гость смутился от пристального взгляда матери.

— Интересно, что было бы на свете, если б не было звезд? И куда стала бы тогда поступать наша Гэрэл-ма? — вздохнула мама.

— Как предсказал Вандан-ламбагай: или сказочницею стану, или за русского замуж выйду!

— Да что тебе за русского? Уж выходи за иностранца! — выдала мать.

— Ай бурхан! Огненный богатырь! Густоконопатый, как небо в звездах, как сито в дырах! — и я уставилась на трех богатырей Васнецова.

От подобных разговоров мы все были смущены. Больше всех смущался огненный богатырь Калашников. Он, разумеется, не мог знать, как я разговариваю с родителями в своей исключительной избалованности и как тяжело матери иметь такую дочь, как я! Однажды я на-ругала маму, что она ежегодно знай рожает да рожает, и мне осточертело стирать вонючие пеленки. За какие грехи бурхан наделил меня должностью прачки по пеленкам?! Мама пожаловалась моему отцу, тот смущенно промолчал, словно виноватый перед нами. Затем во дворе до колючей темноты как надсадно, как сверхусердно он рубил дрова!

Мама налила Еремею густой зеленый чай с молоком и крепкокислую шипящую пахту.

— Всё сразу? — удивился Еремей.

— На выбор. А пахта крепка, как чарочка вина! Геологи всю жизнь пьют черный чай, поди застревает в горле. Чай без молока — что ржавчина в горле! — посочувствовала мама. — Нашей Гэрэлме рано замуж. Да где ей потом найти такого, как шелк, как парное молоко? Гэрэлма колюча, как оса! — продолжает она.

— Я — оса? Сама же родила! Ох, как я внутри тебя жужжала и жалила тебя!

Мама была смущена. Не будь Еремея, она ударила бы меня полотенцем. Она устала от пятерых детей и бьет нас полотенцем или какой-нибудь тряпкою, какая попадет под руку в момент гнева.

— A y меня в желудке бунта не будет? — спросил Еремей, выпив крепкокислую шипящую пахту.

— Большой бунт разыграется, если Гэрэлма убежит с вами, а так — от пахты сила прибудет.

— Баяртай! — попрощался Еремей по-бурятски, поцеловал Риммочку в роскошную щеку.

— Ишь! Целует мою пампушку! Ять! А глазищи, как у Бармалея! Риммочка, тебе не страшно?!

— Не-е! Он — не Барма-лей! Он мне шоколад дал!

— Мам, разве у Бармалея зеленые глаза? — спросила я.

— А какие же? Может, как черемуха, черные? — она почерствела лицом. — Бармалейка! Не буду нянчить рыжих внуков! — запротестовала мать и от обиды зло высморкалась.

— Я с семи лет нянчила твоих, а ты не хочешь нянчить моих? Тогда я тебе не дочь, никто, небылица! — Я соскочила с кровати и топнула.

— Уймись ты, небылица! Не топай босиком! Занозы в пятки влезут — не отковырять… Глядя на тебя и Риммочка начнет топать на мать!

— Пусть! Я тебе не дочь, никто, небылица! — и топнула еще сильнее.

— Я не топать! Я буду нянчить рыжую лялечку! Я-я нянчить! — закричала Риммочка со слезами и тем выручила всех нас.

* * *

На небе бурлили, спорили скопища ликующих облаков: оранжевые, пепельные, сизые, жемчужные, зеленые, изумрудные, бирюзовые, лазоревые, розовые, алые, ядовито-красные, и в просветах между ними небо пело божественными красками. За чудесами и буйством неземных красок я залезла на забор, оттуда на крышу дома… Из-под обломанных ногтей сочилась кровь.

— Ты почему, взрослая дева, танцуешь по крыше собственного дома?! По головам священных бурханов!!! Я выпорю тебя крапивою! — грозила мать.

На востоке неподалеку лил дождь, на сухом западе догорал небывалый закат. Небо горело, пылало, пело медными, золотистыми цветами. Да, красота превыше священных бурханов, красоту не растоптать.

— В последний раз прыгаю с крыши! — пронзительный холодный замирающий восторг на миг сдавил грудь — и вот на земле цела и невредима, тело в восторге, душа жаждет олимпийских побед.

Поздно вечером я вышла посмотреть на небо: исчезли фантастические краски, на вечернем стальном небе темнела огромная грибовидная туча, похожая на атомный взрыв.

Ночью шла гроза, и, проснувшись от грохота грома, я вылезла в окно. Ливень хлестал меня, под ногами пузырилась и шумела глиняная вода. Густо пахло землею, ее жиро-потом, вольготно дышалось целебным вкусным воздухом. На одном столбе электролампочка вибрировала сизым огнем, на другом горела спокойно. Непроницаемую небесную хлябь ослепительно рвала молния, в полосатом сумраке фонарей сочно мерцали омытые до ран темно-зеленые листья деревьев.

На далекой звезде Венере

Солнце пламенней и золотистей.

На Венере, ах, на Венере —

У деревьев синие листья [4] Стихи Н. Гумилева. ,—

с ночною тоскою по синим листьям декламировала я стихи под ливнем.

Мир был омыт до истязания, звонко журчали темные ручьи, неся земные кровь и пот, далекая тишина и туманы бредили прекрасною сказкою, и мне от полноты счастья хотелось танцевать на радуге.

Моя бедная бдительная мама испуганно выглянула в окошко.

— Мам, я — большая моржиха, я — даже гиппопотам! Там-там-там гип-по-по-там! — и я затопала по луже, раздувая щеки и раскинув руки: «По головам священных бурханов! По головам священных бурханов!»

— Какую я дрянь родила! Нет небесного дня и ночи, чтобы ты не рисковала жизнью! Погоди, сейчас ударит молния и от тебя головешка останется! Кровь сварится, кости обуглятся!

— Разве молния целится в меня? Разве нет на свете громоотводов! Вон корова не чует беды, жует и жует, как жернова… Она и молнию разжует! — Я стояла под ливнем в пенящейся, пузырящейся воде и, жмурясь от молний, отжимала волосы, мыла ливневою водою.