Бурхан Сёнмез - Стамбул Стамбул

Сын, сумевший преподать урок жизни отцу, теперь лежал на больничной койке без сознания, трясся в ознобе и бредил. Его подушка промокла от текущего со лба пота. Я весь день просидел у его изголовья, прислушивался к дыханию, мерил температуру. Ночью, когда в опустевших больничных коридорах слышались лишь изредка тихие шаги медсестер, мой сын открыл глаза и прошептал: «Мне надо встать, завтра у меня встреча». Даже если бы я разрешил ему уйти из больницы, он просто не смог бы этого сделать. «Отец, это очень важно. Речь идет о жизни моих товарищей. Завтра я должен встретиться с одним из них». Кроме туберкулеза, у него были проблемы с почками и желудком. Вот цена пренебрежения своим здоровьем. Ему еще долгое время требовалось провести в постели. «Сынок, если это так важно, пойду вместо тебя, не переживай», – сказал я. Он не ответил, только закрыл глаза и погрузился в глубокий сон. На лице у него появилось детски невинное выражение – точно такое я видел много лет назад, когда заходил ночью в его спальню. Мой мальчик вырос, но во сне он будто бы снова становился младенцем. Мне хотелось, чтобы он и проснулся с таким же выражением на лице, но нет – открыв на рассвете глаза, он посмотрел на меня взглядом, исполненным грусти. «Отец», – произнес он сдавленным голосом. Я склонился к нему, погладил по голове, сжал руку. «Да, сынок?» Я был готов отдать за него свою жизнь, которую когда-то сохранил по желанию его матери. Из груди сына вырывался хрип. «Отец, – продолжил он, – если бы это не было так важно, я бы тебя не отправил на встречу. Тебе нужно пойти в библиотеку Рагип-паши в Лалели и увидеться с одной девушкой. Она – посредник. Она скажет тебе, когда и где ты встретишься с человеком по имени Али Кремень. Имей в виду: встреча с Али состоится на час раньше того срока, который назовет девушка. Ни с ней, ни с ним я никогда раньше не сталкивался. Они решат, что ты – это я, тем более что знают меня под прозвищем Доктор, поскольку я учился на медицинском факультете. А если что-то пойдет не так или тебя задержит полиция, скажешь, кто ты такой на самом деле».

Когда мужчина обретает завершенность? Вскоре после родов жена призналась, что испытывает неведомое прежде ощущение: «Я чувствую, что стала целой, завершенной – как будто какие-то детали внутри меня наконец встали на место». На лице у нее проступило новое для меня, умиротворенное выражение. Глядя на нее, я испытывал зависть и любопытство. Что это за завершенность такая? Как мне достигнуть такого ощущения? Достаточно ли для этого делать добро другим людям или занять место сына? Вновь и вновь – сидя в одиночестве на набережной Босфора, ложась ночью спать, медленно идя по утрам на работу – я задавал себе этот вопрос: когда мужчина обретает завершенность? Теперь я задал его себе снова.

Когда-нибудь с этим вопросом столкнется и мой сын.

«Сынок, – сказал я ему, – я положил тебя сюда под чужим именем. Кто ты на самом деле, не знает ни одна душа. Тебе ничто не грозит».

– В то утро, придя на работу, Шерафет-бей, директор библиотеки, расположенной в районе Бейазыт, никого не застал у двери. Обычно его прихода дожидались два любителя чтения, но сегодня он был один. Прислонившись к стене здания, много лет назад переделанного в библиотеку из конюшни при мечети, Шерафет-бей открыл пакет с печенкой. Потом присел на корточки, выложил мелко нарезанные кусочки на брусчатку и стал наблюдать, как собираются кошки. Потом отвлекся на голубей, разгуливающих под чинарой, – достал из сумки мешочек с пшеницей и принялся рассыпать ее горстями. Отношения между здешними кошками и голубями были мирными. Возвращаясь к дверям библиотеки, Шерафет-бей увидел, как с другой стороны подходят два его знакомца, любители почитать с утра пораньше. Он поздоровался и между делом заметил, что сегодня они опоздали на десять минут. Любители чтения посмотрели на часы и возразили: нет, они пришли вовремя. Шерафет-бей достал из жилетного кармана часы на цепочке. Выяснилось, что часы любителей чтения отстали. Шерафет-бей понимающе улыбнулся, однако позже, убедившись, что часы отстают у всех посетителей библиотеки, да и не только у них, осознал: со стамбульским временем что-то не так. Звонки в школах звенели на десять минут позже, киносеансы начинались через десять минут после указанного на афишах времени, пароходы отходили и причаливали с десятиминутным опозданием, но никто не замечал этого сдвига. Мальчишки-газетчики не кричали о нем по утрам на перекрестках. Шерафет-бей каждый день открывал библиотеку по своим собственным часам и всякий раз задумывался: отчего же все другие часы вдруг отстали? В общем, это длинная история, но я пересказываю ее вкратце. На одном краю света кончалась война, на другом – готова была начаться. Над Стамбулом повисла тяжкая атмосфера, гнет которой не облегчался даже запахом весны. Моряки отправлялись в море с подавленным видом; женщины, развесив постиранное белье, несколько дней потом забывали его снять. Шерафет-бей не мог смириться с тем, что часы у всех в городе отстают и завсегдатаи библиотеки приходят позже открытия. Нужно было что-то делать. И он начал обходить другие библиотеки: утром, как обычно, кормил кошек и голубей, до обеда работал, а потом, поручив свои дела помощникам, отправлялся в гости к коллегам. В читальных залах слышался тревожный шепот. Выпуск новостей на государственной радиостанции начинался на десять минут позже положенного, и с опозданием на десять минут звучал призыв к молитве с минаретов. Стамбульское время полностью изменилось, и единственными неврущими часами остались часы Шерафет-бея. Он не знал, что ему грозит опасность, что за ним следят люди с черными полицейскими значками. Понятно было, что попытка бороться с ошибками радиоведущих и муэдзинов обошлась бы слишком дорого, и Шерафет-бей решил, что должен спасти хотя бы библиотеки. Он неустанно рассказывал коллегам-библиотекарям о правильном времени и попранной истине, а еще о том, что поведение кошек и голубей, многие годы мирно уживавшихся в Бейазыте, изменилось: кошки стали злобными, голуби тревожно били крыльями. Мы должны позаботиться о времени, твердил он, должны донести истину до новых поколений. «Пока мои часы идут без остановки, пока есть кому каждый день их заводить, время на нашей стороне», – говорил он и верил в это всем сердцем. Однажды утром Шерафет-бей чудом увернулся от летевшей на него машины, днем в последний момент не стал пить купленный на улице отравленный шербет, потому что стакан показался ему грязным, но вечером, когда, возвращаясь с работы, он уже подошел к дверям своего дома, его настиг пущенный из темноты в спину нож. На крики жены сбежались соседи, вызвали врача. Шерафет-бей понял, что его жизненный путь подошел к концу, достал из кармана часы с цепочкой и отдал их жене. Та, взглянув на украшенную красными рубинами крышку, печально спросила: «Как же так может быть, что у всех часы идут неправильно и только у тебя – правильно?» Шерафет-бей ласково взглянул на жену, жестом попросил ее наклониться и под любопытными взглядами соседей что-то прошептал ей на ухо, а потом навсегда закрыл свои глаза. На следующий день его худое тело обмыли и после намаза, запоздавшего на десять минут, отвезли на кладбище, зарыли во влажную землю. Соседки поплакали о покойном, попричитали, а потом, продолжая всхлипывать, спросили у вдовы, что прошептал ей муж перед смертью. Вдова, плача, покачала головой и ответила так: «Что сказал мне муж, я не расслышала. Вы же знаете, я немного туга на ухо».