Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

— Почему же ты не соблюдаешь шабат? — спросил Тарабас.

Старик разгладил руками бороду, наклонился, чтобы лучше видеть Тарабаса, и сказал:

— Придвинься-ка чуть поближе к свету, чтобы я тебя видел.

Тарабас подвинулся ближе к свечке.

— Так! — сказал старый еврей. — Пожалуй, можно поведать тебе мою историю. Откровенно говоря, я люблю ее рассказывать. Но иные люди, которым что-нибудь рассказываешь, после говорят: да-да! — или: ну-ну! Или усмехаются, или молчат, ни слова не скажут. Отворачиваются и начинают храпеть. Я, конечно, вовсе не тщеславен, не жду аплодисментов, напротив: я хочу, чтобы меня узнали во всей красе. И если кто не принимает всю мою натуру, рассказывать ему нет смысла.

— Да, понимаю! — кивнул Тарабас.

— И вот что я тебе скажу, — продолжал еврей (к удивлению Тарабаса, говорил он на языке этой страны без запинки, не как другие евреи), — вот что я тебе скажу: я был очень богат. Зовут меня Самуил Едлинер. В этой стране меня каждый знает. Но не советую тебе спрашивать у кого-нибудь про меня. Услыхав мое имя, он тебя проклянет. Запомни. Особенно если ты однажды придешь в Коропту. Ведь жил я именно там.

— В Коропте? — переспросил Тарабас.

— Да. Знакомый городишко?

— Немного! — ответил Тарабас.

— Так вот, — сказал старик Едлинер, — я имел дом, большой, как короптинский постоялый двор Кристианполлера. Имел красивую, сильную, широкобедрую жену и двоих сыновей. Надо тебе знать, торговал я дровами и зарабатывал уйму денег. В холодную зиму продажи велики, в такую вот зиму, как нынче, например. Были в городе и другие торговцы дровами. Но я был умнее всех. Надо тебе знать, весной, когда ни один человек думать не думает, что придет зима, я иду к помещику, осматриваю лес, помечаю те или иные деревья и плачу задаток. Потом вырубаю деревья. Не полагаюсь на помещика. Пусть вырубает, что хочет. Я валю те деревья, которые пометил. Потом перевожу бревна домой. Держу под открытым небом, если идет дождь, а если сухо, натягиваю над ними брезент. Чтобы стали потяжелее. Ведь мой главный принцип: продавать по весу, причем уже распиленные и наколотые дрова. А что? Зачем людям нанимать еще и дровоколов да платить лишние деньги? Обычно они покупают саженями, локтями, а уж потом распиливают бревна. У меня не так. Я продаю готовые дрова, на вес. И видишь ли, в наших краях мой метод был весьма оригинален.

Старик умолк. Наверно, сказал себе, что горячность, с какой он рассуждал о былой профессии, ему уже не пристала.

— В общем, дело обстояло так… или примерно так. Это уже не важно. Короче говоря, я был богат. Держал деньги дома и в банке. Послал сына в университет. Жену каждый год отправлял за границу, в Австрию, во Франценсбад [2] Ныне — курорт Франтишковы Лазне (Чехия). , потому что врач говорил, здоровье у нее не в порядке, боли в пояснице, причем без видимых причин. Но черт меня донимал. Все лето денежных поступлений не бывало, а я не мог терпеть до осени. Иногда случалась и сухая, поздняя, по-летнему теплая осень, о зиме никто не думал, а мои дрова становились все легче и легче. Это очень меня огорчало. И вот однажды пришел ко мне этот Юрич и сделал некое предложение…

Едлинер помолчал, вздохнул, потом заговорил снова:

— С того дня стал я агентом полиции, с хорошим жалованьем. Поначалу доносил на людей, о которых кое-что знал, потом на тех, о которых имел только догадки, и, наконец, на каждого, кто мне не нравился. Фантазия у меня была буйная, и комбинировать я умел. Что бы ни сообщил, всё принимали на веру. Несколько раз мне повезло. То, что я лишь предполагал, на поверку оказалось правдой. Но однажды Юрич пришел в трактир Кристианполлера, напился и объявил, что я зарабатываю куда больше, чем он сам.

Ну, не стану докучать тебе подробностями: ночью за мной пришли. Двое здоровенных евреев-мясников и трактирщик Кристианполлер, тоже отнюдь не слабак, избили меня до полусмерти. Заставили бросить дом и уехать из города. Жена со мной уехать не захотела. Сыновья плевали в меня. Раввин созвал суд из троих ученых евреев. Я осознал, что натворил. Отправил в застенок минимум два десятка евреев из Коропты и окрестностей. И минимум десять из них были невиновны. И я дал короптинским евреям обет бросить все. И присоединиться к бродягам этой страны. А про себя вдобавок решил и клятвенно обещал, что никогда не стану проводить шабат в еврейском доме. Потому и нахожусь здесь. Вот такая у меня история.

— А я, — сказал Тарабас, — вырвал бороду одному из твоих единоверцев.

Они сидели друг против друга. Огарок на окошке давным-давно потух.

Когда настало утро, ледяное утро, чьи огненно-алые краски предвещали новую снежную бурю, они покинули вагон, пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.

В то утро Тарабас добрался до торгового села Турка. Рассказ старого Едлинера пробудил в нем охоту пилить и колоть дрова.

Поэтому в Турке он ходил от дома к дому и спрашивал, не надо ли напилить дров. И нашел то, что искал. Надо было наколоть полсажени дубовых дров.

— Что хочешь в оплату? — спросил хозяин.

— Что дадите, тем и буду доволен! — ответил Тарабас.

— Ладно! — сказал хозяин. Он был человек зажиточный, торговал лошадьми. Привел Тарабаса во двор, показал бревна, принес из сарая топор, пилу и деревянные козлы, на которые кладут бревна.

Прежде чем выйти во двор, лошадник надел шубу, подбитую бобром, с красиво курчавистым, серебристым барашковым воротником. Лицо у него было румяное, сытое, на ногах сапоги на меху, руки в теплых карманах. Тарабас между тем мерз в своей шинели, дыханием согревал окоченевшие руки, пытался сдвинуть слишком маленькую фуражку то на правое, то на левое ухо, ведь мороз несчетными острыми зубами кусал оба. Лошадник смотрел на него недоверчиво. Тарабас отрастил всклокоченную белокурую бороду, которая начиналась под скулами и спускалась на воротник шинели. Другие бродяги, хотя бы молодые вроде него, старались бриться по крайней мере дважды в месяц. Наверняка он что-то скрывает, подумал лошадник. Какие черты убийцы или вора прячет под своей бородой? Вдруг заберет топор и пилу да уйдет прочь! Осторожный хозяин решил смотреть в оба, глаз не спускать с незнакомца, пока тот работает.

Только вот Тарабас, которому предстояло впервые в жизни пилить дрова, приступил к делу так неловко, что недоверие лошадника еще усилилось.

— Послушай! — сказал он, взявши Тарабаса за пуговицу шинели. — Сдается мне, ты еще никогда не работал!

Тарабас кивнул.

— Ты, поди, преступник? А? И воображаешь, что я оставлю тебя здесь одного? Чтоб ты все разведал, а ночью пришел грабить? Меня не обманешь, знаешь ли, и я не робкого десятка. Три года на фронте воевал. Восемь раз ходил в атаку. Знаешь, что это такое?