Маруша Кресе - Страшно ли мне?

Переговоры. День и ночь. Разногласия. Планы. Хорошо еще, что я служил в югославской армии и понимаю всю эту смесь языков. Рядом со мной сидит старый македонец. Белоснежные усы, теплая улыбка. Время от времени хлопает меня по спине, приговаривая: «Эх, браток, привет твоим в Словении!»

А Стево из Боснии. Помню его по последней поездке.

«Иногда мне кажется, что нам уже не спастись», — произносит он. Все, кто был с ним тогда, на той встрече, погибли. На обратном пути. По дороге домой.

Мы вообще знаем, что делаем? С вступлением в партию все произошло так быстро. Совсем недавно я и понятия не имел, что такое коммунизм. А она мне все быстро растолковала. Она умная. Не удивительно, что ее выдвинули на политическую работу, хотя она по-прежнему комиссар бригады. Если все будет так, как она мне объясняла, то неплохо. А будет ли так?

Сижу у моря, опустив ноги в воду, и смотрю вдаль. Дует теплый ветер, и хочется очутиться на корабле, плывущем в неизвестность. Все равно куда. Только прочь от войны, голода и бессонных ночей. Прочь от всего этого горя. Прочь от новых и новых решений, которые нужно принимать, потому что от них все время зависит жизнь людей. Прочь. Уплыть в новый мир, туда, где новые запахи и иные цвета, другие люди. Как можно дальше отсюда. Навстречу красоте. Взять ее с собой. Она бы согласилась? Она ведь мечтает о море, о новой жизни, о сне без страха.

Проклятая действительность. Проклятая жизнь. Немцы наступают со всех сторон. Наступают все сильнее. Четников [9] Четники — в годы Второй мировой войны югославская (сербская) монархическая партизанская организация националистического толка. , усташей [10] Усташи (1929–1945) — хорватская фашистская ультраправая, националистическая, клерикальная организация и ее военизированные формирования, созданные по образцу немецких СС. , белогвардейцев без счета. Откуда только берутся? Снова подает голос король. Из-за границы, где он в безопасности. А здесь на острове Вис нас еще пугают и Красной Армией. Дают приказ не пропускать ее вперед. Почему? Они же вроде бы наши. В странной какой-то каше мы оказались. Хорошо бы уже кто-нибудь сказал решающее и последнее слово!

Мы на марше. Днями. И ночами. Не в первый раз. И не в последний. Одни мозоли. Над нами самолеты союзников. Летят в сторону Италии. Самолет — тоже неплохо. Вместо корабля.

Зима. Еще одна зима. Опять зима. В первую зиму я сказала, что еще одной не переживу. Сейчас четвертая. Еще одну точно не переживу. В бригаде шепчутся. Все время разносятся новые слухи.

«Говорят, он отдал приказ расстрелять цыганский отряд, потому что тот задержался, — шепчет Катя, пока мы с ней сидим в нужнике за кустом. — Честное слово, мне Марко рассказал».

«Молчи, сама знаешь, что о Душане болтают. Не верь».

«Думаю, самое время немного больше доверять своей интуиции. У тебя всегда было чутье на людей, ты о нем забываешь».

Душана прислали к нам вместо командира, пока тот не вернется с острова Вис. Честно говоря, никто не должен знать, что он там. С нетерпением жду его обратно и уже едва терплю его заместителя. Этого самого Душана. Он грубый и высокомерный. Боюсь, как бы мои ребята не дали ему отпор. Тут как-то сама была готова его пристрелить. Не пристрелила. Не знаю, что бы с ним сделала. Перед глазами до сих пор плачущие дети, безмолвные женщины и мужчины и старик, что во весь голос его проклинал. Старик, которого Душан сбил с ног. Мы шли через деревню, откуда только что выбили белогвардейцев. Как они улепетывали! Я и своего двоюродного брата видела с ними. По крайней мере, так мне показалось. Они были такие смешные.

«Чего смеешься?» — Анчка была любопытной.

«Потом скажу».

Деревенские нас приветствовали, и тут вдруг раздался крик. Женщина в черном платке пытается отобрать у одного из наших курицу.

«Ты что, сдурел?!» — ору на него.

«Это не я, это новый командир, — краснея, оправдывается молодой партизан, — велел реквизировать по домам продукты».

«Ты с ума сошел, — оборачиваюсь к Душану. — Сейчас, посреди зимы. Они и так всегда делятся с нами всем, что есть».

«Заткнись!» — орет он, и в его руках вижу пистолет. Мелькает мысль, что, может быть, он, действительно, пустил в расход тот отряд.

Вижу крестьянина, который пригнал телегу, запряженную волами. И еще один крестьянин, и еще одна телега. И еще. Люди молча складывают на них продукты. Муку. Куски вяленого мяса. Кур. Смалец. И бочонок вина.

«Оставь им хоть что-нибудь», — говорю. Он даже на меня не смотрит. Поворачиваюсь и потихоньку иду вперед. Сколько таких Душанов среди нас, спрашиваю себя. Зима. И еще одна зима. Эта самая тяжелая. А каково крестьянам?

«Иван нас предал», — то и дело слышу. Иван? Предал? Ивана взяли в плен, пытали и посадили в тюрьму. В тюрьме и его жена с маленьким сыном. Ему угрожали, что будут пытать сына. И жену. Якобы Иван заговорил, а потом его убили. Никто не знает, где его тело. Иван предал?

Я снял форму, позаимствовал у крестьянина брюки и ночью с тяжелым сердцем отправился к жене Ивана. Долго стоял перед домом, и только потом тихо постучал в окно кухни. Едва слышно, шепотом позвал ее. Чтобы соседи меня не услышали.

«Открой, это я».

Обнял ее. Смотрим на спящего маленького мальчика.

«На Ивана похож», — смущенно говорю я. Ничего умнее, чем «похож на Ивана» не смог придумать. Вот осел.

«Знаешь, у меня больше нет имени. Теперь все называют меня “жена предателя”».

«Перестань, мы — точно нет. Мы бы хотели тебе помочь, но не можем. Ты ведь знаешь, что в наших силах. Но мы можем переправить вас обоих в освобожденный Черномель». Почти всхлипываю.

«Как еще там на нас посмотрят».

Смотрит в пол.

И, правда, как? Проклятая война. Что только она с нами творит? Иван — предатель. Не знаю. Не могу себе представить. Знаю, и в бригаде Ивана тоже считают предателем. Не знаю. У меня нет детей, нет жены. И не знаю, как бы я себя повел, поставь передо мной младшую сестру и начни угрожать, что ее будут пытать, если я не заговорю. Не знаю. Вообще-то знаю, что сделал бы все, чтобы ее спасти. Знаю, что встал бы на колени перед чертом, только бы с ней не случилось ничего плохого.

Потихоньку возвращаюсь в бригаду. Иду по темному лесу, где схватили Ивана. По тому страшному лесу, где несколько дней назад мы спасались бегством и были на грани жизни и смерти. Спящий ребенок и растерянная жена. Я должен, должен как-то переправить их на освобожденную территорию. Мне все равно, что другие скажут. Я должен с ними поговорить. Мы, вообще, люди или нет? Звереем потихоньку. А она? Одна-одинешенька. Совсем.

Мы слушаем рассказы. Рассказы. Рассказы отовсюду. Рассказы о немцах, которые насилуют. Рассказы о русских, которые насилуют. Рассказы о реках крови. Рассказы о трупах, плавающих в этих реках. Рассказы об освобожденном Белграде. Рассказы о тысячах мертвых. Они верили, что уже Воеводину тоже освободили, и ошиблись. Мы проживаем эти рассказы. Бежим куда-то, штурмуем все без разбора. Стреляем, сколько можем… Стреляем, пока есть патроны. Стреляем не на жизнь, а на смерть. Иногда мне кажется, что от всего этого ужаса я стреляю по своим. Смерть. Только смерть. И цветы перестали цвести. А птицы? Я их уже не помню.