Маруша Кресе - Страшно ли мне?

Он хоть раз в жизни кому-то подчинялся? Стараюсь слушать. Но получается плохо. Вдруг перед глазами появляются лица моих учителей из гимназии. Постепенно восстанавливаю в памяти их рассказы и начинаю понимать то, что они пытались нам сказать. Мы тогда часто чувствовали себя отверженными, потому что со всей Словении к нам ссылали политически неблагонадежных учителей. Благодаря им некоторые из нас познакомились с запрещенной левой литературой. Нет, не некоторые. Многие. Сейчас, здесь в лесу я понимаю, что эта наша гимназическая история была счастьем. Счастьем? Счастливой случайностью? Не случайностью.

«Тито, партия! Тито, партия!» Мара поднимает мою руку.

«Поднимай, поднимай!» — она почти кричит.

«Зачем?»

«Спрашивают, кто вступает в партию. Ты вступаешь, разумеется», — говорит она и поднимает мою руку. Мария? Наверное, и она где-то в Боснии поднимает руку и скандирует: «Тито, партия!» Вот если бы она была здесь. Закрываю глаза и вижу лица моих учителей, они кивают. Некоторые улыбаются, мол, теперь ты понимаешь. Поднимаю другую руку и произношу: «Тито, партия». Терпеть не могу свой голос, когда кричу.

Смотрю на них. Все встают и поют «Гей, бригады!» [6] Словенский партизанский гимн. Впервые прозвучал в сентябре 1943 г. Стихи Матея Бора, музыка Франце Штурма. Не могу сдержать слез. Смотрю в пол. Янез играет на гармони.

Когда итальянцы капитулировали, мы все вздохнули свободнее. Без «макаронников» будет легче, мы говорили. Кто бы мог подумать, что фрицев, как деревьев в лесу. Мне кажется, что с каждым днем их все больше. И наших, которые к ним присоединяются.

«Мы защищаем свой дом», — говорят они. Смешные. Есть ли в этом вообще какая-то логика? Защищаю свой дом, чтобы он стал швабским. А нас обзывают «красными дьяволами».

Недавно она откуда-то принесла книгу.

«Будет затишье — почитаешь».

«Война и мир». Толстой. Начал листать. Кто бы мог подумать, что она так хорошо меня знает. Бегство, засады, предательство. Командиры и генералы. Пехота. Казаки. Пушки. Защищать родину и жертвовать собой. Иллюзия. Ночь и мороз. Голод и любовь.

Бывает, мне удается тайком прочитать страницу-другую. Лишь бы никто не увидел. А то засмеют. Все, кроме нее. Как-то раз, когда поехал верхом в штаб, читал, сидя в седле. Доверился коню и не следил, по какой дороге еду. И удачно добрался. Не знаю, наступит ли время, когда, лежа на животе под деревом, я прочитаю от корки до корки «Войну и мир». А потом еще раз. Возможно, еще.

Если бы я верил в бога, то в тот момент был бы уверен, что меня уже нет в живых. Нас теснили со всех сторон. Нет времени на мертвых, на могилы. Раненые просят их добить, чтобы не быть нам в тягость. Женщины и дети бегут из окрестных деревень. Старики остаются дома. Лошади разбежались, ветер гонит свинцовые тучи.

Оскар лежит в крови за скалой.

«Оскар, нет. Не смей!»

Трясу его, прижимаю к себе, зову санитарку.

В руке у него маленькая книжечка. Стихи Лорки.

«Для Марии», — шепчет он.

«Сам отдашь. Совсем скоро».

Улыбается. Со стоном привлекает к себе. Что-то пытается сказать. Как ему помочь?

«Будь осторожен. Не будь наивным. Партия. Испания. Я достаточно повидал».

«Какого черта ты видел, Оскар, погоди».

Зову санитарку. Слишком поздно. Опять потеря. Оскар?

Испания? Что он видел? А я? Наивный?

Меня направили в главный штаб, тот, что в Кочевском лесу, недалеко от госпиталя. В сопровождающие дали Милана. Мы скакали по лесу, где когда-то в детстве играли в прятки. Мимо железнодорожной станции, на которой служил мой отец после того, как его лишили наследства. Вспоминаю дядю Якоба, он помог отцу найти работу и наказал хорошо работать, потому что он за него поручился. Иногда дядя приходил нас навестить и приносил матери мясо или колбасу. В другой раз еще муку, яйца и шоколад от тети. Для детей. Втайне от отца. Если бы узнал — взбесился бы.

Мы проезжали мимо пустых вагонов на запасном пути. Эти старые вагоны когда-то были нашим миром. Мы путешествовали в них по всему свету, и все, и везде нам были рады. Всегда. Однажды, в начале бомбардировок Югославии, там вдруг остановились новые вагоны. Двери были заперты, поэтому мы забрались на крышу и поехали. Тут примчался отец с другим железнодорожником.

«Идиоты! Проклятые сопляки! Слезайте немедленно! Со смертью играете!»

Мы с Миланом вспоминаем те времена и смеемся. Вагоны-то были набиты боеприпасами.

«Нам действительно крупно повезло. Представляешь, что было бы, не заметь нас твой отец?»

«Повезло?»

«Повезло? Думаешь, нам будет так же везти до конца войны?»

«А ты думаешь, что когда-нибудь будет конец?»

«У нас для тебя сюрприз», — сказали в штабе. Мне завязали глаза и повели, два партизана, подпирая, каждый со своей стороны. Жуть. Не знаю, как долго это продолжалось. Пять, десять, двадцать минут. Может, целый час. Я думала, что не переживу. Я должна им доверять?

«Ну вот, — сказал один. — Мы на месте».

Сняли повязку с глаз. Я вошла в деревянный барак. Увидела женщину, гладившую бинты. Рядом сидел мужчина и сматывал их. Было тепло.

«Мама! Отец! Неужели!»

Слезы градом. Мама их вытирала, не выпуская меня из объятий. Я даже отцу обрадовалась. Он меня обнял. Не припоминаю, чтобы раньше он так делал.

«Твой командир приказал, чтобы нас здесь укрыли. Он хороший человек».

«Могла бы заполучить и получше», — проворчал отец.

Конечно, в этом весь мой отец. Все такой же. Совершенно не меняется. Но, слава богу, жив. Когда вернулся из Гонарса? Как выбрался?

«Вы все живы. Все мои дети», — говорит мама.

«Франц где-то на румынской границе, Йоже в Приморье. Представь себе, малыш Лойзек стал переводчиком. Он все время болел, потом какой-то пленный итальянский офицер выучил его итальянскому и английскому. И теперь он переводит. Он так счастлив. Станко и Драго в бригаде «Матия Губец» [7] 4-я словенская народно-освободительная бригада, носившая имя легендарного предводителя крестьянского восстания (1573 г.) Матии Губеца — словенское подразделение Народно-освободительной армии Югославии. Была сформирована из партизанских отрядов в июле 1943 г. Мать автора романа служила там политическим комиссаром, а отец — начальником штаба. , а маленький Цирил… Ты же его видела. Твой командир привез его к нам. Мальчик не хотел здесь оставаться, но в госпитале его убедили, что без такого смелого парня им не обойтись. Тебя причесать?»

Как это бывало раньше. Мама заплетает мне косу. Как мне не хватало этих рук. Еще чуть-чуть.

«С отцом плохо, — шепчет мама. — Ничего не рассказывает. По ночам мечется во сне. Что-то бормочет. Не представляю, что он пережил».

«Мне нужно назад в бригаду».

Мама меня обнимает и сует в руку яблоко.