Маруша Кресе - Страшно ли мне?

«Ты и, правда, умеешь ходить по воде».

С ним мы вместе ходили в школу. Однажды зимой я стояла у ручья, а Марко звал меня с другого берега.

«Как ты перешла на другую сторону?»

«Ну, зимой человек может ходить по воде».

Конечно, он шагнул в воду. Послышался крик, и я убежала.

На следующий день меня едва не исключили из школы. Потом явился его отец.

«Сам сопляк виноват, если он такой дурачок, что каждому готов поверить. Даже девчонкам».

Теперь-то мы оба смеемся. Марко меня страшно ненавидел. Вроде, совсем недавно все было, теперь я комиссар бригады. И между этими событиями — столетия.

«Марко, ты должен мне помочь».

«Из Боснии уже вернулись?»

Я не знаю, есть ли у меня впереди еще сколько-нибудь жизни. Кажется, едва помню, что такое чувствовать жизнь. Всю ночь мы корчимся здесь, высоко в горах, в землянках. Сливовицу выпили. Слышно, как завывает ветер, и воют волки. Иногда и не различишь, где ветер, а где волки. А в долине уже весна. Всю ночь мне кажется, что настал конец. Конец. Это все, это была жизнь. И вот, в двадцать лет я просматриваю картинки своей жизни и жду. Жду. Я в первый раз слышу волков. Никогда их еще не видел. Сколько всего я еще не видел. Не думай.

В Боснии мы ответили «Нет».

Мы теперь останемся одни?

За нами с Марией заехали двое на мотоциклах. Оба из главного штаба.

«Давайте съездим на воды. Они теперь на освобожденной территории. Поедим, поплаваем, хорошо проведем время».

«На воды? Конечно, едем».

Оба нетерпеливо переминаются у бассейна и торопят:

«Обед остынет. Вы уже два часа в воде!»

«А мы никуда не торопимся. Вообще никуда».

Мы с Марией плещемся, брызгаемся, гоняемся друг за другом. Время остановилось. Еще чуть-чуть, еще раз проплыть туда и обратно. Еще раз. Ну, и еще разочек. Вода теплая, ласковая и — моя. Мы садимся на ступени бассейна и мечтаем. Мечтаем? Воображаем наше будущее, счастье и новую жизнь. Разве это можно делать в такое время? Войны нет. В это мгновение ее нет. И мне все равно, что будет в следующую секунду. Сейчас, здесь, в воде, на этих ступеньках ее нет. Войны нет. И я действительно счастлива. В этой воде, которая вмиг смыла все тяжкое. Я еще не пережила ничего страшного. Будто ничего ужасного со мной не происходило.

Шницели в панировке, рис, салат и вино. Еще бокал? Я еще никогда не пробовала вина.

«Наше, домашнее», — говорит хозяйка харчевни.

Я устала. Такой приятной усталости никогда еще не ощущала. Голова слегка кружится. У Марии слипаются глаза. «Пошли», — говорит она решительно.

Мотоциклисты на нас смотрят странно.

«Поздно», — твердо повторяет Мария.

Они молча довозят нас до бригады. Ссаживают и, не прощаясь, уезжают.

Спрашиваем у Анчки: «Мы что-то сделали не так?»

«Дурочки вы наивные, — смеется она, — вы думаете, они возили вас туда только для вашего удовольствия?»

Что Анчка имеет в виду?

Ночь. Какая сегодня красивая луна. Она тоже улыбается.

«Спокойной ночи!»

Перешли Колпу. Теперь мы, что называется, дома. Похоже, тогда на марше, я почти сдался. Проклятые волки. Еще немного, и мы будем на освобожденных территориях. Как это говорится? На нашей земле. В голове не укладывается.

Нас ждет гуляш, и дети из партизанской школы. Приветствуют нас. Знали бы они, как мы измучены и в глубине души объяты ужасом. Но выдать себя нельзя, надо улыбаться.

«Машите, машите им. Спрячьте усталость и уныние. Запевай!»

По лесу мы больше ползем, чем идем. Земля еще мокрая, и листья гнилые. Сколько еще придется скрываться в этих горах. Словно червям.

«Пароль».

«Иди ты к черту со своим паролем. Мы вернулись из Боснии».

Сидим в деревянном бараке. Это вроде как наш главный штаб. Вокруг еще несколько бараков. Прячутся здесь, в самой чаще леса. Это еще более забытое богом место, чем моя деревня под названием Богунеугодная. Здесь собралось несколько настоящих интеллигентов. И поэт. Нам говорят, их надо беречь. Они представляют большую ценность, нам говорят. Еще бы. Собственно, я не знаю, почему. Впрочем, пусть. Наши духовные вожди? Не знаю, нужно ли мне это в такое время.

«Нет, из Словении мы не уйдем. Вы поступили правильно».

Закрываю глаза. Слышу только каждое десятое слово. Возможно, только десятую фразу. Спорят? Кто там такой громкий? Разве есть нужда в таком количестве слов?

Валюсь на деревянную скамью.

«Я свою задачу выполнил».

Кто-то меня укрывает.

Снова зима. Снова наступление. Проверяю, все ли спят, на месте ли караул, на ногах ли дежурная санитарка, следящая за ранеными, смотрю на небо и считаю, все ли еще звезды на месте. Смотрю. Слушаю. Тихо. Слышу только, как потрескивает огонь. До этого долго спорили, разводить ли костер. Выдаст ли он нас или нет. Это моменты, когда нам совершенно все равно, что будет. Только бы немного отогреть руки. Чуть-чуть. На несколько секунд, на несколько минут. И пальцы на ногах. И еще чуть-чуть.

Зима. Весна и лето так быстро пролетели. Всю осень шли дожди, снег выпал еще до Рождества. Рождество. Будем ли мы еще живы? Таких дней, как вчера, нам много не выдержать. Но я так каждый раз себе говорю. Таких дней, как вчера?

Вчера? Или это было сегодня? Представления не имею. Пришел командир и сказал мне: «Поведешь второй батальон в долину, а я с остальными поднимусь по склону». Он смотрел на меня. Он был красивый. Но эти его печальные глаза. Я вздрогнула.

«Господи», — подумала я. Испугалась собственных мыслей и чуть не выдала себя, чуть не сказала вслух: «Ты ведь погибнешь». Он и, правда, погиб. Я в его глазах увидела, что не выживет.

Мне страшно. Боюсь самой себя. Со мной так случалось не единожды. Сколько раз за минуту до боя я замечала в глазах товарища по оружию печать смерти, и каждый раз у меня возникало предчувствие, что он погибнет. И каждый раз это случалось. И каждый раз, каждый раз, — я мысленно прошу, сама не знаю кого, чтобы этого не случилось.

Так кто же я? Что со мной происходит? Эти страшные предчувствия смерти. Откуда у меня это? Начну верить в духов? Чем закончилась та индейская сказка? Мне ее рассказывал дедушка, мамин отец. Он шил на руках, не признавал швейной машинки. Я часами сидела рядом и слушала его истории.

Очень тяжело носить в себе страхи и предчувствия и молчать об этом. Даже Анчке не осмеливаюсь об этом рассказать.

«Ты сходишь с ума», — сказала бы она. Скорее всего, она начала бы меня бояться.

Все спят. Какой длинной будет эта ночь! Что будет завтра?

Мне поручили сообщить родным, что Виктор погиб.

«Они тебя любят, и Виктор был тебе как брат», — сказали.

Виктор. Каждое воскресенье с утра вместо того, чтобы повернуть к церкви, мы с ним отправлялись в лес, к ручью, пускали бумажные кораблики в неведомые дали. Виктор был капитаном, а я лоцманом. Я всегда прокладывал курс его кораблю. Мы оба еще никогда не видели моря. Даже настоящей реки не видели. Ручьи, омуты — наш мир.