Эйстейн Лённ - Обязательные ритуалы Марен Грипе

После того как они подожгли мебель, они отнесли остаток имущества в ресторанчик, расположили на полу перед стойкой бара в маленькие изящные кучки, и Андреас завел граммофон и поставил пластинку с английским вальсом на диск, покрытый зеленой байкой. Костюм, перчатки, льняное полотно, простыни и одеяла сложили в кучу, а сверху нахлобучили городскую шляпу. Все ассигнации, гульдены, фунты, злотые и почти пять сотен арабских монет положили вместе с другими деньгами в сундук, который Андреас Соме нашел в чулане. Стулья, столы, ночную тумбочку, ковры, кровати, одеяла, простыни и другие предметы из наследства старого шкипера разбросали по всему полу. Ковры пахли дымом и их вымыли хозяйственным мылом. «Был ли кто на острове, кто в то утро вел себя обычно? — спросил председатель суда. — Я пользуюсь словом “обычно”, а не другим, поскольку оно более понятно вам всем».

Тут пастор начал чихать. Воздух в зале правосудия, расположенного всего в нескольких метрах от моря, был невыносимо тяжелым, поэтому он чихал так долго, что полицейский, стоящий у дверей, успел заложить в нос понюшку табака. Он посмотрел на пастора, кивнул ему и прошептал в сторону, где сидели за столом судьи: «У него аллергия, вы понимаете».

На судебном заседании не было сказано, что Марен Грипе спала в своей постели все это необычное утро, а Якоб сидел на стуле у каменного стола и чинил инструменты.

Когда он нервничал или плохо себя чувствовал, он чинил подряд без разбору грабли, топоры и, если нужно было, строгальные станки, и когда он это делал, Марен оставляла его одного. Она, само собой разумеется, видела, что он опасался чего-то, что должно произойти, хотя не имел понятия о том, что его ожидало.

Когда он в третий раз прошел через спальню, она спала спокойно, подложив тонкую правую руку под щеку, спала так спокойно, что он ни на минуту не усомнился, что она может так проспать до обеда. Он стоял в дверях и смотрел на нее, прислушиваясь к ее дыханию.

Он смутно себе представлял, что может произойти, и, не знал, чем заняться и как провести день, снова пошел к каменному столу в палисаднике, к своему ящику с инструментами, который унаследовал от отца. В доме было так тихо и мирно, что когда Лина Глерсен непонятно по какой причине появилась в доме, она сварила, как обычно, много кофе, намазала куски хлеба медом и налила в стаканы молока, которое стояло на скамье в кухне.

Она подошла к каменному столу, поставила перед Якобом стакан, убрала гвозди, шурупы, гайки и железные щетки, а он тем временем капал масло в замок, который чинил. «Я особенно не задумывалась ни над чем, потому что бывала в доме ежедневно, так что, когда я проходила через полутемную спальню, чтобы выйти в сени, все было точно так, как всегда. Ничто не предвещало беду, — пояснила она. — Пахло дымом с ближайших вересковых пустошей, но пожар потушили, ленсман взял все под свой контроль, подумала я, и такое чувство было, что хаос вчерашнего дня и ночи миновал. Случившееся казалось невероятным и загадочным, но нисколько не страшным.

Марен Грипе стонала во сне, правильно, когда я проходила через спальню. Но не сильно. Не долго. Такие обычные звуки, когда люди спят. Ни одного тревожного звука я не слышала. Я не останавливалась в спальне, когда проходила, потому что знаю, какая она необыкновенно красивая во сне, и, я, как обычно, завидовала ей и, как обычно, думала о Якобе, если смотрела на нее. Но я взяла пустую банку из-под талька, которая стояла на столе. Прошла по комнате два раза, ну, может, три. В последний раз я вообще не взглянула на кровать, так как думала, что она, ясное дело, лежит и спит.

В последний раз я прошла мимо большого китайского сундука из камфарного дерева и секретера. Закрыла дверцу шкафа, убрала льняную скатерть, которая лежала на сундуке и все еще пахла камфарой, расставила стаканы, чайники и чашки в кухне, потому что знала, Сюннива рассердится, если увидит беспорядок на посудных полках.

А в остальном все в доме было как обычно. Марен, прежде чем пойти спать, прибралась, окно оставила открытым. На стуле перед кроватью лежала одежда на своем обычном месте. Слегка пахло лаком от рабочего передника, и я вынесла его на двор проветрить, повесила на бельевой веревке и прищемила прищепками».

«Секретер стоял в спальне? И сундук из камфарного дерева тоже стоял в спальне?» — спросил председатель суда.

Чтобы избежать прямого ответа на вопрос высокой персоны из города и чтобы избежать недопониманий, она улыбнулась ему и продолжала улыбаться до тех пор, пока он, в конце концов, не поднял руку ко рту, как бы извиняясь.

После заданного вопроса в зале установилась полная тишина, затем кто-то рассмеялся, затем тишина стала еще тягостнее, потому что люди на островах привыкли, что на них смотрели свысока, любой ответ рассматривался как глупый и недалекий. «У вас все дома малюсенькие? Все? — спросил он медленно и перевернул листы бумаги. — Итак, на чем мы остановились?» — спросил председатель суда.

На стуле перед кроватью лежали карманные часы Якоба, сапоги стояли у стола, вычищенные до блеска, почти сияющие и с новыми шнурками. В белом свете от окна комната казалась такой вычищенной и проветренной, будто ее чистили и драили целый день.

— Но мне вдруг почудилось, что она что-то задумала.

— Ты можешь объяснить, что она задумала?

— Задумала?

— Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Нет, ваша честь, — ответила Лина Глерсен. — Не понимаю. В толк не возьму, что вы такое говорите.

— Ты ее боялась?

— С какой стати мне ее бояться?

— Ну, ведь она была в больнице у доктора Халлума. А ты ведь знаешь, кого там лечат.

Лина улыбнулась, словно говоря: «А ты сам-то знаешь?»

— Ты же сама сказала, что она стонала во сне, так? — попытался направить Лину судья. — Может, она звала кого-нибудь? Не означает ли сие, что она проснулась?

— Нет, — сказал Лина Глерсен.

— Тогда ответь мне на такой вопрос, — сказал он и начертил несколько фигур на листе бумаги. — Она хорошо разбиралась в кораблях? Трудно поверить, ведь она же не матрос.

— Но она родилась здесь, на острове, — сказала Лина Глерсен.

— Господи помилуй, — сказала Сюннива Грипе. — Марен очень меня напугала. Я должна была понять это. Я должна была думать. Я обычно полагаюсь на саму себя и чаще всего этого было достаточно. Я сама могла бы поступить точно так же. Хотя и не в моих это правилах. Но я все равно могла бы сделать такое. Потому что происшедшее касается также и меня. Я должна была понять это. Я должна была сказать ей об этом, и если бы я это сделала, то сидели бы мы с ней сейчас на кухонной лестнице и хохотали бы. Мы все в одинаковой мере спятили. Но это-то меня не удивляет. Иногда мне кажется, мы все просто ждали этого. Я думаю, большинство из нас рано или поздно ждали этого, вот мы и не захотели упустить случая. Во всяком случае, женщины. Само собой, до обеда все женщины сидели за закрытой дверью. Никто из нас не пошел в лавку за покупками. И, естественно, все мужчины потянулись в ресторанчик Толлерюда. Мы закрыли глаза на это. Не хотели знать. Но мы знали. Женщины запрятались в свои огромные передники и умоляли мужчин сделать что-то с Лео Тюбрин Бекком. Я уверена, Марен поняла эту немую мольбу. Она единственная поняла, и она единственная попыталась что-то предпринять. Женщины распустили слухи, будто Тюбрин Бекк хочет купить остров, и что в ресторанчике сидели посетители, когда загорелось. Они не хотели убить его. Для них это было бы слишком просто. Да еще и опасно, поэтому они пустили все на самотек. А вот теперь судебное разбирательство. Они желали его. Я все ему рассказала, — сказала Сюннива и опустила глаза.