Дэвид Эберсхоф - Девушка из Дании

Летом, перед смертью отца Эйнара, они с Хансом играли в полях сфагнума, и грязь шуршала под их сапогами. Было тепло, и они провели в поле большую часть утра. Вдруг Ханс коснулся запястья Эйнара и сказал:

- Эйнар, дорогая, что у нас на обед?

Было около полудня, и Ханс знал, что в фермерском доме не было никого за исключением отца Эйнара, спавшего в своей постели.

К тому времени Ханс подрос, и его тело развивалось пропорционально. На его горле уже появился плавник кадыка, и теперь Ханс был гораздо выше Эйнара, который все еще пор не сдвинулся с места в росте.

Ханс привел Эйнара на ферму. На кухне Ханс сел во главе стола и заправил салфетку за воротник. Эйнар раньше никогда не готовил еду и безучастно стоял за плитой.

- Зажги огонь, вскипяти воду, - тихо сказал Ханс, - брось несколько картофелин и баранью ногу.

Голос его стал более гладким:

- Эйнар, давай, ну же!

Ханс обнаружил фартук бабушки Эйнара, безвольно висевший рядом с печной трубой. Он поднес фартук Эйнару и осторожно завязал вокруг талии. Затем Ханс коснулся затылка, как если бы убирал волосы Эйнара в сторону.

- Ты никогда не играл в эту игру? - прошептал Ханс на ухо Эйнару горячим сливочным голосом. Его пальцы с обгрызанными ногтями лежали на шее Эйнара. Ханс затянул фартук туже, пока Эйнар набирал в легкие воздух. Эйнар чувствовал, как вместе с благодатным дыханием поднимаются ребра.

В этот момент отец Эйнара вошел на кухню. Его глаза расширились, а рот раскрылся, как если бы он хотел сказать букву “О”.

Эйнар почувствовал, как фартук сполз на ноги.

- Оставь мальчика в покое! - отец Эйнара замахнулся на Ханса своей тростью. Дверь захлопнулась, и кухня стала маленькой и призрачной. Эйнар слышал, как хлюпают по грязи сапоги Ханса, направлявшегося в сторону болота. Эйнар слышал хриплое дыхание своего отца. А затем был удар кулаком по щеке Эйнара.

Потом, через болото с бассейном для головастиков, над полями сфагнума, уходя в полдень, раздался голос Ханса, напевавшего коротенькую песню: « ...Когда-то на болоте жил старик, его маленький сын и ленивая маленькая собака…»

Глава 4

Герда провела свой восемнадцатый день рождения в поезде “Принцесса Дагмар”, дуясь на железные дороги. После того инцидента с фургоном мясника она снова возвращалась в Калифорнию. Мысли о белом кирпичном доме на холме с видом на орлиные гнёзда, об Арройо Секо, мысли о горах Сан-Габриэль, багровевших на закате, наполняли ее сожалением. Она знала, что мать хотела связать её с дочерьми своих друзей: с Генриеттой, чья семья владела нефтяными месторождениями на краю моря вниз по Эль-Сегундо; с Маргарет, чьей семье принадлежала новостная газета; с Дотти Энг, чья семья владела большим ранчо в Калифорнии, участком земли к югу от Лос-Анджелеса не намного меньше, чем вся Дания. Родители Герды считали, что Герда будет жить так, как они, словно она никогда не уезжала из Калифорнии, в которой родилась, и станет умной, образованной, сильной и молчаливой молодой женщиной.

В долине Хант Клаб проходил светский рождественский бал, на котором девушки должны будут спускаться вниз по лестнице в белых платьях из органзы, а листья пуансеттии будут украшать их волосы.

- Очень уместно, что мы вернулись в Пасадену для выхода в свет, - почти постоянно кудахтала мать Герды в поезде, - Спасибо Богу за немцев.

***

В доме на холме в комнате Герды были арочные окна, открывавшие вид на газон с розами. Их лепестки покрылись коричневой бахромой осеннего тепла. Несмотря на хороший свет, комната была слишком мала для рисования. Спустя два дня Герда ощутила тесноту, словно дом с тремя этажами, спальнями и японскими горничными, чьи сандалии стучали вверх-вниз по черной лестнице, душили ее воображение.

- Мама, я просто должна вернуться в Данию, завтра же. Здесь все слишком ограничено, - жаловалась она, - Может, это хорошо для вас и Карлайла, но я чувствую, что ничего не могу делать. Я чувствую, что забываю, как рисовать.

- Но Герда, дорогая, это невозможно, - говорила ей мать, занимаясь преображением конюшни в гараж, - Как Калифорния по сравнению с маленькой Данией может стеснять кого-либо?

Герда понимала, что спорить не имеет смысла, но это было именно то, чего ей хотелось.

Отец Герды послал им статистический обзор Дании, опубликованный обществом Королевского научного управления. Герда неделю провела с ним, с жалостью и тоской изучая диаграммы. В прошлом году в Дании было 1.467.000 свиней и 726.000 овец, общее количество кур-несушек составило 120.000.000... Она читала цифры, а затем поворачивала голову к арочным окнам. Она запоминала их, уверенная в том, что будет нуждаться в них, но не могла точно сказать, почему.

- Я не могу вернуться? - снова спросила она мать.

- Я, пожалуй, промолчу о немцах.

***

Однажды Герда спустилась к Арройо-Секо по сухому руслу, где птицы охотились на воде. Арройо был словно сожжен осенью: трава, шалфей и кустарники горчицы, поля лаванды и лилии — все напоминало коричневые хрупкие кости растений. Кофейные бобы, бузина, лимоны, сумах - все высохло. Воздух в Калифорнии был настолько сух, что кожа Герды потрескалась. Идя по песчаному руслу, она чувствовала внутреннюю часть носа, его кровоточащие трещинки. Ее обогнал суслик, чувствуя, что над ними кружит ястреб. Дубовые листья качались на ветру. Она думала об узких улицах Копенгагена, где дома неуклюже выглядывали на обочины, словно старик, боявшийся перейти дорогу. Она думала об Эйнаре Вегенере, который казался ей размытым, как во сне.

В Копенгагене ее все знали, но никогда ничего от нее не ожидали. Герда была экзотичнее черноволосых прачек, скитавшихся по всей земле от Кантона, и теперь работали в маленьких магазинах на Ист-Сайде. В Копенгагене ее уважали, независимо от того, как она себя вела - так же, как датчане терпели десятки эксцентричных графинь, которые правили в своих замшелых усадьбах.

В Калифорнии же она всё еще была мисс Герда Вэуд, сестра-близнец Карлайла, апельсиновая наследница.

Глаза всегда указывали ей путь. В округе Лос-Анджелеса было около десяти человек, которые подходили ей для замужества. На другой стороне Арройо-Секо стоял итальянский дом, и все знали, что Герда ходила туда. В доме был питомник и защищенная игровая комната, заполненная детьми.

- Сейчас в этом нет необходимости, - сказала ее мать в первую неделю, - Давай не будем забывать, что тебе исполнилось восемнадцать.

И, конечно, никто не забыл историю с фургоном мясника. Теперь на маршруте доставки был другой мальчик, но каждый раз, когда фургон подъезжал к дому из белого кирпича, на краткий миг все впадали в замешательство.

Хромой Карлайл, чья нога всегда болела в датском холоде, готовился поступать в Стэнфорд. Это был первый раз, когда Герда начала завидовать ему. Карлайлу было разрешено ковылять напротив песчаного двора к классу под ясным чистым солнцем, в то время как ей придется сидеть на застекленной террасе с набросками на коленях.