Дэвид Эберсхоф - Девушка из Дании

Черные полы в тот день были натерты воском, и в воздухе висел сладкий лекарственный запах. Это заставляло Герду думать о запахе в их квартире после того, как Эйнар там убрался и вытер пыль.

Руки Эйнара задрожали, шея порозовела. Эйнар и Герда были почти так же высоко, как электрическая люстра с ее большими стеклянными шарами. Свет падал на Эйнара, открывая его щеки чуть ниже ушей, где большинство мужчин носили бакенбарды. Его борода была такой светлой, что он брился один раз в неделю. Усов над верхней губой было так мало, что Герда могла запросто их сосчитать. Цвет его щек был словно чайная роза, чему Герда иногда завидовала.

Оркестр настраивался, готовясь к длинному вступлению оперы “Тристан и Изольда”. Пара, сидевшая рядом с Гердой и Эйнаром, едва заметно сняла вечерние туфли.

- Я думал, мы решили не идти на бал в этом году, - наконец сказал Эйнар.

- Мы можем не идти… Я просто подумала…

Свет погас, и дирижер прошел к оркестровой яме. В течении следующих пяти часов Эйнар сидел неподвижно, ноги его были прижаты друг к другу, а в руках он сжимал программку. Герда знала, что он думает о Лили. Она словно была его младшей сестрой, которую он долго не видел, и теперь она вернулась домой.

Сегодня Анна исполняла Брангену - служанку Изольды. Её голос заставил Герду думать об углях в печи, и хотя это было не лучшее сравнение, но сопрано звучало хорошо. Как еще должна звучать служанка?

- Некоторые из самых интересных женщин не особо красивы, - обратилась она к Эйнару позже, когда они лежали в постели, и ее рука чувствовала тепло его бедра. Засыпая, она уже не думала о том, где находится - в Копенгагене или Калифорнии.

На следующий день, когда Герда вернулась со встречи с другим владельцем галереи, - мужчиной настолько робким и незначительным, что укол его отказа никак не задел Герду, она, вернувшись домой, пошла поцеловать Эйнара. На его щеках и волосах был призрак Лили, хранивший запах мяты и молока.

- Лили снова была здесь?

- Весь день.

- Что она делала?

- Она пошла в “Фоннесбех” и купила себе несколько вещей.

- Одна? - спросила Герда

Эйнар кивнул. Он закончил картину в течении дня, и сидя на ореховом стуле, читал раскрытый в руках “Политикен”. Эдвард IV свернулся у его ног.

- Она просила передать, что хочет пойти на бал.

Герда ничего не ответила. Она чувствовала, что кто-то объясняет ей правила новой игры. Она слушала и кивала, на самом деле думая про себя: «Я надеюсь, что пойму все лучше, как только игра начнется».

- Ты же хочешь, чтобы она пошла, не так ли? - спросил Эйнар, - она пойдет с тобой вместо меня, ты согласна?

Герда стояла, накручивая волосы на палец.

- Я не против, - ответила она.

Ночью Герда лежала в постели с Эйнаром. Ее рука покоилась у него на груди. Когда они поженились, бабушка Эйнара подарила им маленькую кровать из бука. Она была маленькой, как и все в семье Вегенер, кроме отца Эйнара. На протяжении многих лет Герда привыкла спать по диагонали, а ноги она закидывала на Эйнара. Иногда она сомневалась, словно маленькая девочка, в той жизни, которую выбрала для себя, а Эйнар с его фарфоровым кукольным красивым лицом был ее любимой игрушкой. Когда он спал, его пухлые губы блестели, а волосы обрамляли лицо, как венок. Герда не могла подсчитать ночи, когда ей не спалось, и она наблюдала, как его длинные ресницы трепещут, пока он спит.

Глубокой ночью в их спальне прозвучал гудок парома, направлявшегося в Борнхольм - балтийский остров, откуда была родом бабушка Герды. Герда все дольше лежала без сна, думая о Лили. О её деревенском лице с трепетными губами, о её водянисто-карих глазах, таких, что Герде казалось, будто они на грани слез. Она думала о мясистом носике Лили, с которым она каким-то образом выглядела как девушка, в которой все еще растет женщина.

Лили оказалась даже более скрытной, чем Эйнар. По крайней мере, так казалось первое время. Ее голова была опущена, когда она говорила, а иногда она была так взволнована, что вообще не могла говорить. Когда ей задавали такой простой вопрос как “Вы слышали о страшном пожаре на причале торговой компании королевской Гренландии?”, она смотрела на Герду, затем на Анну, и отворачивалась. Лили предпочитала писать записки и раскладывать их по всей квартире. Оставляла открытки, купленные у слепой женщины за пределами железных ворот на шкафу из морёного ясеня, где хранилась одежда, или на маленьком выступе мольберта Герды.

“Я ни с кем не знакома на балу. Ты действительно думаешь, что я должна пойти?”. “Справедливо ли оставлять Эйнара? Не будет ли он возражать?”

И однажды : “Я не думаю, что я достаточно красива. Пожалуйста, порекомендуй мне что-нибудь”.

Герда отвечала на записки, оставляя их у миски с грушами, прежде чем выйти из квартиры:

“Слишком поздно. Я уже сообщила всем, что ты приехала. Пожалуйста, не волнуйся, все знают, что Лили - кузина Эйнара из Блютус. Некоторые спрашивали, не нужно ли тебе сопровождение, но я сказала, что ты не нуждаешься в этом. Ты же не против, не так ли?“

По вечерам Герда и Эйнар ужинали с друзьями в своем любимом кафе, расположенном вдоль канала Ньюхавн. Иногда Эйнар пьянел от аквавита и по-ребячески хвастался успехами одной из своих выставок.

- Все картины хорошо продаются, - говорил он, напоминая Герде Карлайла, бесконечно хвастающегося своими успехами в геометрии или щедростью нового друга. Но разговоры Эйнара смущали Герду. Она старалась не слушать, когда обсуждались деньги. В конце концов, что можно было сказать? Разве они могли делать вид, что это не имеет значение ни для одного из них? Она свирепо смотрела на Эйнара через стол, где на плоском блюде лежали лососевые кости, а также целые куски маслянистой рыбы.

Она не рассказывала Эйнару, что отец отослал ее в Данию, доверив ей переводимые в конце каждого апельсинового сезона доходы на счет “Лэндманс Банкен”, и не из эгоизма, а потому, что беспокоилась, что превратится в человека, который не принесет удовольствия компании. Она могла бы купить весь дом, в котором они живут, но не могла сказать об этом Эйнару, который каждый месяц с небольшим сожалением доставлял чек за аренду клерку в “Лэндманс Банкен”. Герда знала, что это было ошибкой, но как она могла исправить это сейчас?

Когда Эйнар волновался, то стучал кулаками по столу. Волосы падали ему на лицо, воротник его рубашки раскрывался, открывая его гладкую розовую грудь. Жира на его теле не было, за исключением его грудей, которые выглядели как маленькие пельмени. Герда гладила его по запястью, пытаясь дать понять, что ему хватит пить аквавит, как делала ее мать, когда Герда выпивала в долине Хант Клаб. Но Эйнар никогда не понимал ее сигналы. Вместо этого он подносил к губам бокал, обводя улыбкой сидящих за столом, словно ища одобрения.