Дэвид Эберсхоф - Девушка из Дании

Как-то Герда пыталась нарисовать спящую летучую мышь, черную двойную перепонку мышиных крыльев, но ей это не удалось. Ей не хватало технических навыков для изображения растянутых, когтистых пальцев, для просвечивающих крыльев. Герда не была обучена рисовать животных. На протяжении многих лет Эйнар, который иногда рисовал свинью, воробья, или даже Эдварда IV в своих пейзажах, обещал научить ее рисовать животных, но всякий раз, когда они садились за урок, что-то случалось: то приходила телеграмма из Калифорнии, то свистела прачка, то звонил по телефону один из покровителей Эйнара. Они часто оказывались седовласыми, титулованными людьми, жившими за узкими зелеными ставнями, закрывающимися на небольшой крючок.

Несколько дней спустя Герда возвращалась в Дом Вдовы после встречи с владельцем галереи, который в конечном итоге отверг ее картины. Дилер был красивым мужчиной с веснушками как шоколадные пятна на горле. Работы Герды были далеки от идеала в его понимании, и, постукивая пальцами по подбородку, он сказал Герде, что не впечатлен.

- Только портреты? - спросил он. Мужчина знал, как и все в Копенгагене, что она - жена Эйнара Вегенера. Герда была уверена, что именно поэтому дилер ждал от нее причудливых пейзажей.

- Вы когда-нибудь задумывались о том, что ваши картины слишком... - он тщательно подбирал слова, - восторженные?

Эти слова заставили Герду закипеть, и она почувствовала, как под платьем ее бросило в жар от этого смокинга с отворотами.

- Слишком восторженные? Как что-то может быть слишком восторженным? - Герда выхватила свой портфель из рук дилера, и развернувшись на каблуках, ушла. Она была все еще разгоряченной в тот момент, когда подошла к верхней лестнице Дома Вдовы.

Когда Герда открыла дверь и вошла, то увидела сидящую в плетенном кресле девушку. Сначала Герда не поняла, кто это. Девушка сидела лицом к окну, с книгой в руках, и Эдвард VI разместился у нее на коленях. Девушка была одета в синее платье с белым съемным воротником, а на ее шее была одна из золотых цепочек Герды.

Девушка была знакома Герде. От нее пахло мёдом и молоком.

Матрос снизу кричал на свою жену, и каждый раз, когда слово “шлюха” просачивалось сквозь половицы, шея девушки краснела. Как только он прекращал кричать, румянец исчезал. “Стерва!” кричал мужчина, и румянец снова и снова появлялся и исчезал на шее девушки.

- Лили? - наконец произнесла Герда.

- Это замечательная книга, - Лили подняла книгу по Истории Калифорнии, которую отец Герды положил в ящик с банками засахаренного лимона, чистого пасаденского экстракта и масла эвкалипта для отпаривания лица.

- Не хотела тебя беспокоить, - сказала Герда.

Лили слегка вздохнула. Эдвард IV лениво зарычал, и его уши встали торчком. Дверь в квартиру была еще открыта, и Герда сняла пальто. Лили вернулась к своей книге, и Герда увидела, как на белой шее Лили блестит ее золотая цепочка. Герда была не совсем уверена, что ее муж хотел бы, чтобы она предпринимала что-нибудь. Она знала, что это важно для Эйнара, и Герда должна следовать его неестественным порывам. Она стояла у входа в квартиру. Её рука все еще лежала на дверной ручке, пока Лили сидела в кресле в полоске солнечного света. Лили проигнорировала Герду, которая, надеясь поддержать, взяла ее за руки. Ничего не произошло, и в конце концов, Герда поняла, что должна оставить Лили в покое. Закрыв дверь в квартиру, Герда направилась вниз по темной лестнице на улицу, где столкнулась с прачкой и отпустила ее.

Позже Герда вернулась в Дом Вдовы, когда Эйнар уже писал картину. Он был одет в твидовые брюки и жилет без пиджака, а рукава его рубашки были закатаны по локоть. Его голова казалась маленькой под комковатым узлом галстука. Лицо его было полностью залито розовым, щеки багровели, и он посасывал кончик своей кисти из фундука.

- Она продвигается, - сказал он весело, - я наконец-то смешиваю правильные цвета для снега в пустоши. Взгляни!

Эйнар писал картины настолько маленькие, что они уместились бы в руках. Эта специфическая картина была темной - болото в зимних сумерках, а тонкая линия грязного снега была единственным оттенком светлого между губчатой почвой и небом.

- Это болото в Блютус*? - спросила Герда. В последнее время она устала от пейзажей Эйнара. Она никогда не понимала, как он мог рисовать их снова и снова. Он мог закончить этот вереск сегодня и продолжить рисовать его утром.

На столе лежал каравай ржаного хлеба. Эйнар потратился, что было не похоже на него. На столе стояла миска креветок на льду, а также блюдо измельченной говядины и чашка с жемчужным маринованным луком. Лук напоминал Герде четки Карлайла, которые были у него в детстве и которые он перебирал, когда был слишком слаб, чтобы играть на улице.

- Лили была здесь? - она почувствовала необходимость сказать об этом, так как знала, что Эйнару нужно высказаться.

- Около часа. Может, меньше. Разве ты не чувствуешь ее запах? Ее духи? - он полоскал свои кисти в банке с бледно-белой водой, похожей на молоко. Герда купила ее, когда впервые вернулась в Данию после войны. Она не знала, что сказать. Не знала, что ее муж хотел услышать.

- Она вернется?

- Только если ты захочешь, - сказал Эйнар, сидя спиной к ней.

Его плечи были не шире, чем у мальчика, так что мужчиной он был не крупным, и Герде иногда думалось, что она могла бы без труда обернуть свои руки вокруг него дважды. Она смотрела, как его правое плечо сотрясается, когда он промывает кисти. Что-то подсказывало ей встать за ним, забрать у него кисти и шепнуть ему, чтобы он не двигался. Все, что она могла сделать - это позволить ему свои желания, и в то же время, ей неизменно хотелось, чтобы он был немного смелее и мог сам сказать, что нужно делать с Лили.

В квартире на чердаке в Доме Вдовы сумерки заполнили окна, и Герда крепко держала Эйнара за руки. В конце концов, она сказала только то, что было уместно для нее:

- Лили. Это все, что она хочет сказать?

В июне должен был состояться бал для художников в Сити Холле. За неделю до него Герда держала приглашение в кармане, не зная, что с ним делать. Эйнар недавно сказал, что у него нет желания идти на бал. Но у Герды была другая идея. Она пришла, чтобы увидеть в глазах Эйнара тоску, которую он не готов был признать.

Однажды в театре она спросила:

- Ты не хотел бы пойти, как Лили?

Она спросила потому, что догадывалась: это именно то, чего хотел Эйнар. Он никогда бы не признался в таком желании сам. Он редко признавался ей в чем-либо, если только она сама не подталкивала его, и только в этом случае он открывал ей свои истинные чувства, а она терпеливо его слушала.

Они были в ложе королевского театра. Красный бархат на подлокотниках затерся, а над авансценой была вышита надпись: “Не Только Для Удовольствия”.