Дэвид Эберсхоф - Девушка из Дании

- Выйдешь и нарисуешь эвкалипт и кипарис? Или одну из апельсиновых рощ? Тебе понравится.

- Не без Герды, - ответил Эйнар.

И Карлайл, который одновременно был и не был похож на сестру, сказал:

- А почему нет?

Эйнар скрестил ноги, и его нога сдвинула плетеный стул перед собой. Девушка из Лиона плыла по корту, ее юбка натянулась в попытке дать отпор подлым американцам, направив грязный белый шар в линию для победителя. Красивая толпа в шляпах с кокетливым запахом лаванды и лайма разразилась радостью.

Карлайл повернулся к Эйнару. Он улыбался и аплодировал, а его лоб вспотел. Когда стадион умолк, чтобы позволить девушке из Лиона успокоиться, он сказал:

- Я знаю о Лили.

Эйнар чувствовал запах глины, ее пыль и ветер, рвущийся через тополя.

- Я не уверен, что ты знаешь…

Но Карлайл остановил его. Он положил локти на колени, посмотрел на корт и начал рассказывать Эйнару о письмах, которые Герда присылала в прошлом году. Они приходили раз в неделю на почтовый ящик - полдюжины листов синей бумажной ткани, покрытых ее тесными словами. Герда написала их в такой ярости, что забывала про поля. Небольшие плотные слова, пересекающие страницу от края до края. «Она называет себя Лили», написала она в первый раз, быть может, год назад. « Девушка из болот Дании, которую я узнала». В письмах Герда описала, как Лили гуляет по Парижу, становясь на колени, чтобы покормить голубей в парке, а ее юбка собирается на гравии. Она описала Лили, которая часами сидела на стуле в мастерской Герды на улице Вьей дю Тампль, и свет из окна падал на ее лицо. Герда писала письмо почти еженедельно, кратко излагая прожитые дни с Лили. Он никогда не упоминала Эйнара, и когда Карлайл интересовался: «Как Эйнар?», или «Мои лучшие пожелания Эйнару», и даже однажды спросил: «Разве это не ваша десятая годовщина свадьбы?», Герда ничего не ответила.

Однажды, спустя примерно шесть месяцев еженедельных писем, в почтовый ящик Карлайла прибыл тонкий конверт. Он сказал он Эйнару, что запомнил тот день, потому что к тому времени мрачные январские дожди лили в течение недели, и его нога болела так сильно, как если бы он попал под коляску только днем. Он спустился по подъездной дорожке к почтовому ящику: бамбуковая трость в одной руке, и зонт - в другой. Чернила на конверте размазались дождем, и Карлайл вскрыл конверт в своем темном фойе с панелями из пасаденского дуба. Он читал письмо, пока вода стекала с его волос на страницы.

« Эйнар покидает меня», - писала Герда, - " ты прав. Спустя десять лет он покидает меня» .

Карлайл сразу подумал о том, что нужно доехать до почтового отделения на Колорадо-стрит и отправить телеграмму. Он надел резиновый плащ, продолжая читать остальную часть письма, и только тогда начал понимать, что имела в виду Герда.

На следующий день пришло второе письмо, а затем еще одно. Последовала почти ежедневная история жизни Лили. Страницы были так же переполнены описанием, как и прежде, но теперь крошечные эскизы лица девушки прерывали предложения: Лили в шляпе с приколотыми сухими фиалками; Лили читает «Ле Монд»; Лили вглядывается в небо.

- Герда отправляла мне эскизы из своей записной книжки. Я изучал ее картины с Лили. Она послала мне картину с Лили в лимонной роще. И Лили на свадьбе, - Карлайл замолчал, пока выступала американка, - они красивы. Она красивая, Эйнар.

- Значит, ты знаешь…

- Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, - продолжал Карлайл, - конечно, я мало знаю об этом.

Маленькая коричневая птичка приземлилась на перила беседки. Ее голова вертелась в поисках корма.

- Но я хотел бы помочь. Я хотел бы встретиться с Лили, чтобы посмотреть, могу ли я что-нибудь сделать. Видишь ли, это то, чего хочет Герда, присылая мне письма и рисунки. Она никогда не выйдет и не попросит о помощи открыто. Но я могу сказать, что она нуждается в этом. Ей тяжело. Ты не можешь забыть, что это так же тяжело и для нее.

- Она так и сказала?

- Герда никогда бы не сказала ничего подобного. Но я могу сказать.

Эйнар и Карлайл смотрели теннис.

- Ты встречался с врачом? - спросил Карлайл.

Эйнар рассказал ему о докторе Хекслере. Его имя вернуло приступ тошноты; Эйнар едва не чувствовал пульс в своем кишечнике.

- Я не понимаю, почему ты не обратился к врачу, - сказал Карлайл, - Разве ты не должен говорить с кем-то о том, как ты себя чувствуешь? О чем ты думаешь? Я собираюсь отвезти тебя к кое-кому. Я поискал несколько имен, и собираюсь пригласить тебя поговорить с кем-то, кто может помочь. Помочь тебе решить это раз и навсегда. Не волнуйся, Эйнар. У меня есть идея.

Это было то, что Эйнар запомнил лучше всего: вид длинных ног Карлайла с этого ракурса, а больная нога под резким углом. Американка на корте вспотела, мокрое пятно разлилось на ее блузке прямо под грудью. В ее темном и ясном лице, большой голове и длинных руках было что-то несоответствующее. Тонкий усик вены, который пульсировал на ее предплечье. Или тень над губой. Весь стадион все больше и больше болел против нее. Когда она выиграла у блондинки из Лиона, казалось, весь мир обернулся против нее - все, кроме Карлайла, который наклонился и сказал:

- Разве ты не хочешь, чтобы она выиграла? Разве победа не сделает ее счастливее?

***

Сначала Карлайл повел Эйнара к доктору Макбрайду. Макбрайд был американским психиатром, практиковавшим в посольстве на улице Тильзит, прямо по улице от паспортного стола. У доктора Макбрайда был жгучий куст волос и черно-серые усы. Он был широк в шее и животе, и носил белые рубашки, накрахмаленные, как бумага. Доктор был из Бостона, и во время встречи с Эйнаром продолжал называть себя «черным ирландцем». Когда он улыбнулся, на его губах появилась вспышка золота.

Офис доктора Макбрайда напоминал скорее адвокатский, чем докторский. Его стол был инкрустирован слоем зеленой кожи. В кабинете была стена книжных полок и ряд шкафов из дуба. У окна на стенде стоял открытый медицинский словарь. Пока Эйнар рассказывал доктору Макбрайду о Лили, доктор сидел с непокрытой головой, водя свои очки вверх и вниз по переносице. Когда зазвонил телефон, доктор Макбрайд проигнорировал его и призвал Эйнара продолжать.

- Как долго ты жил, как Лили? - спросил он.

- Уже больше месяца, - сказал Эйнар, - прошлой зимой она тоже была здесь долгое время.

Эйнар вспомнил о прошлой зиме, когда ложился спать и понятия не имел, кем будет, когда проснется утром. Однажды Лили и Герда оказались на острие ножа после выхода из Оперы. Грабитель был маленьким мужчиной в черном пиджаке. Его нож не казался острым в зимнем лунном свете, но он помахал им и потребовал их кошельки. Было заметно, что мужчина не брился несколько дней. Он продолжал пинать землю одной ногой, повторяя: “Я серьезно, мадемуазель. Не думай, что я несерьезен”. Когда Лили взяла сумочку, Герда попыталась схватить ее за запястье, сказав: «Лили, не надо». Но мужчина успел схватить кошелек, после чего бросился на Герду. Она закричала: «О, нет, не надо!», и побежала по улице, обратно к Опере, которая выглядела золотой в ночном свете. Лили осталась стоять у стены, а вор - перед ней. Он снова ударил ногой по тротуару, и казалось, пытался сообразить, что делать дальше. Герда остановилась и обернулась лишь в квартале от них. Издалека Лили могла разглядеть только ее силуэт: кулаки на бедрах, ноги расставлены. Затем Герда направилась обратно к Лили и вору. Мужчина нервно улыбнулся. «Она сумасшедшая», - сказал он, снова ударив ногой по тротуару. Он повернул запястье так, что нож оказался острием вниз, и побежал прочь от Герды.