Филип Рот - Урок анатомии: роман; Пражская оргия: новелла

— Цук, Цук… я только что вспомнил. Извините, я в ужасном состоянии, все забываю. Помните Джоэла Куппермана? Я вас тогда прозвал Джоэлом Купперманом, помните, тот мальчик, который во всех викторинах побеждал.

— Да-да.

— У вас тогда были ответы на все вопросы.

— Это точно.

— Вы с Бобби, вы так учились! Такие прилежные были студенты. Только сегодня утром я рассказывал Грегори, как его отец занимался. Цук, он хороший мальчик. Его просто нужно направлять. Мы его не потеряем! Мы сделали Бобби, сделаем еще одного Бобби. И если мне придется трудиться в одиночку, что ж, я справлюсь. Цук, дайте скорее Боба, пока я не забыл.

Трубка снова перекочевала к Бобби.

— Да, папа. …Пап, если ты еще раз ему скажешь, как я любил делать домашние задания, он нас обоих прирежет. …Съездишь ты на кладбище. …Я понимаю. Я об этом позабочусь. …Дома буду к восьми. …Папа, смирись с этим — он не придет домой к ужину просто потому, что ты этого хочешь. …Потому что он часто не приходит к ужину. …Не знаю где, но где-нибудь он поест. Я в этом не сомневаюсь. Буду дома в восемь. Посмотри пока что телевизор. Увидимся через пару часов…

Бобби через все это недавно прошел. Развод с депрессивной женой, презрение восемнадцатилетнего сына-неслуха, ответственность за тоскующего по жене семидесятидвухлетнего отца, вызывавшего у него и бесконечную нежность, и бесконечное раздражение; к тому же после развода ответственность за сына лежала целиком на нем. В подростковом возрасте Бобби переболел свинкой, детей иметь не мог, и Грегори усыновили, когда Бобби еще учился. Воспитывать ребенка тогда было совсем тяжко, но его юная жена так мечтала иметь полноценную семью, а Бобби был серьезным и ответственным юношей. Естественно, родители души не чаяли в Грегори — с того самого момента, как младенец появился в семье. «В нем все души не чаяли, и что из него вышло? Ничего!»

Усталый от отвращения голос объяснялся скорее страданиями Бобби, а не ожесточением души. Нелегко было избавиться от остатков любви к этому наглому паршивцу. Отец самого Цукермана терпел, пока жизнь не стала покидать его, и только тогда наконец смог отречься от сына.

— Он неуч, лентяй, эгоист. Этакий маленький говнюк, американец-потребитель. Друзья у него никто, ничто — детки, на которых рассчитана реклама машин. Разговаривают они только о том, как стать миллионерами до двадцати пяти, разумеется, не работая. Разве можно себе представить, чтобы мы студентами говорили слово «миллионер» с придыханием? Когда я слышу, как он тарабанит имена гигантов рок-бизнеса, мне хочется ему шею свернуть. Не думал, что так будет, но, глядя, как он сидит, задрав ноги, с бутылкой «Буда» и смотрит по телевизору одну бейсбольную игру за другой, я стал ненавидеть «Уайт соке». Не увидь я Грегори следующие лет двадцать, я был бы совершенно счастлив. Но он сволочь, халявщик и, похоже, вечно будет сидеть у меня на шее. Он должен подать документы в один из университетов города, но, по-моему, он даже не знает в какой. Говорит, что не решил, потому что не может найти подходящее место для парковки. Я прошу его что-нибудь сделать, а он посылает меня на х** и грозится, что уйдет жить к матери и никогда не вернется, потому что я такой требовательный м***к. «Давай, Грег, — говорю я, — уезжай сегодня, бензин я оплачу». Но она живет в холоднющем Висконсине, к тому же немного чокнутая, а все его дружки ошиваются тут, и не успеваю я глазом моргнуть, как оказывается, что он никуда не уехал и трахает какую-то шлюшку у себя в комнате. Грегори, он такой миляга! Наутро после смерти моей матери, когда я сказал ему, что дедушка поживет у нас, пока не придет в себя, он просто взорвался. «Дедушка, здесь? Как это дедушка здесь поживет? Если он переедет, где я буду трахать Мари? Я серьезно спрашиваю. Нет, ты скажи. У нее дома? На глазах всей семьи?» И это через двенадцать часов после того, как моя мать упала замертво. Я всю ночь провел у отца. Они поставили в гостиной карточный столик и собирались играть в джин, вдвоем. И вдруг мама опустила руку. «Я больше не хочу играть», — сказала она. Откинула голову, и всё. Обширный инфаркт. Теперь папа с нами, пока совсем тяжко. У Грегори вечер начинается, когда мой папа в пижаме смотрит в одиннадцать часов новости. «Куда это он так поздно? Куда ты идешь, бубеле, в одиннадцать вечера?» А мальчишке пофигу, будто к нему на суахили обращаются. Я говорю: «Пап, не обращай внимания». — «Но если он в одиннадцать уходит, когда же он вернется?» Я ему отвечаю, что эти вопросы выше обычного понимания — нужно иметь мозги Энн Лендерс [48] Энн Лендерс — псевдоним нескольких американских журналисток. Они вели в газетах, прежде всего в «Чикаго сан», колонку «Спросите Энн Лендерс». , чтобы на них ответить. Печальная история. Он узнает правду о своем бубеле как раз тогда, когда меньше всего к этому готов. Бубеле оказывается проходимцем и хвастуном, который даже не сходит на угол купить дедушке кварту молока для хлопьев. Тяжко на это смотреть. Последние три недели мы так близки, как в моем детстве, когда я помогал ему в магазине. Только теперь ребенок он. Мать умирает, и старый отец становится сыну сыном. Мы вместе смотрим новости про Уотергейт. Вместе ужинаем. Утром, перед уходом в больницу, я готовлю ему завтрак. По дороге домой захожу купить его любимое печенье в шоколадной глазури. Перед сном даю ему две штуки с валиумом и стаканом молока. В ту ночь, когда умерла мама, я остался там и спал с ним в одной кровати. В первую неделю он днем приходил сюда и, пока я был в операционной, сидел у меня в кабинете. Рассказывал моей секретарше о торговле сумочками. Каждый день сидел за моим столом и четыре часа читал газету, а потом я возвращался из операционной и вел его в столовую обедать. Ничто не может сбить с ног так, как беззащитный отец. Поэтому я не могу простить этого ублюдка. Старик такой беспомощный, а ему совершенно все равно. Я знаю, ему всего восемнадцать. Но разве можно быть таким бездушным? Таким черствым? Да будь ему восемь, и то это было бы отвратительно. Но так уж вышло: что имеем, то имеем. У меня столько хлопот со стариком, что даже времени не было подумать о матери. Наверное, потом настигнет. А тебе каково без них? Я помню, как они с твоим братишкой приезжали на поезде тебя навестить.

Цукерман предпочел не обсуждать разницу в их семейных передрягах — Бобби только отметет его мотивы. Цукерман все еще был сражен тем, как веско Бобби ему возражал. Его план изменить жизнь казался Бобби таким же абсурдным, как и Дайане, когда он звал ее поехать с ним в Чикаго и учиться там.

— Каково это, — спросил Бобби, — через три-четыре года после их смерти?

— Мне их не хватает. — Не хватает — это когда ощущаешь отсутствие. А еще когда чего-то не делаешь и упускаешь редкий случай.