Филип Рот - Урок анатомии: роман; Пражская оргия: новелла

— Лютеранка.

— Никогда не хотел быть протестантом. А многие евреи хотят. Но не я. Ассимилироваться, стать респектабельным, держаться отстраненно — как англосакс, я понимаю тех, кто желает, но я никогда и не пытался. Я вижу всех этих благородных англосаксов с прекрасными седыми шевелюрами, костюмами в полосочку — они само совершенство. Они мои юристы. Это их я посылаю вместо себя в суд. Евреев я не посылаю. Евреи слишком психованные. Они как я. Способны на крайности. И евреи потеют. А эти парни, они себя контролируют, в них есть сдержанность, и это я уважаю. И еще они тихие. Я не хочу таким быть. Даже пытаться не буду. Я — дикий еврей из пампасов. Я — голем Соединенных Штатов. Но я люблю этих ребят — они не дают посадить меня в тюрьму. Впрочем, среди них тоже много психованных. Они алкоголики, их жены суют голову в духовку, их дети закидываются ЛСД и выпрыгивают из окон — проверяют, могут ли летать. У белых англосаксов полно проблем, я знаю. Чего у них нет, так это моих врагов. Этот рынок захвачен мной. Меня все ненавидят. Все. В Нью-Йорке есть театральный клуб, я мечтал бы стать его членом. Клуб «Инквайери». Я обожаю шоу-бизнес, буффонаду, старых комиков. Но меня туда не пускают. Принимают мафиози, принимают шейлоков, но евреи-бизнесмены, его владельцы, меня туда не пускают. У меня врагов больше, чем у Никсона. Полиция. Гангстеры. Сам псих-параноик Никсон. Среди моих врагов верховный судья Уоррен Бургер. Судья Льюис Пауэлл. Судья Гарри Блэкмун. Судья Уильям Ренквист. Судья — белее белого во всей Америке — Уайт. Моя жена — мой враг. Мой ребенок — мой враг. Моему психоаналитику платят, чтобы он был моим врагом. Они либо решили меня сломать, отдать под суд, подчинить, либо хотят превратить меня в кого-то другого. Я пошел на психоанализ три месяца назад. Вы когда-нибудь ходили к психоаналитику?

— Нет, сэр.

— Это очень страшно, Рики. Никаких плодов не приносит. Как раз сегодня утром я жаловался своему психоаналитику, что это бесконечный процесс. Иногда, между одной сессией и другой, я даже не понимаю, что я получаю за свои деньги. А это сто долларов за сессию. Больше тысячи шестисот долларов в месяц. Дорого. Но моя жена — очень консервативная женщина, она так хочет, и я хожу. Это моя четвертая жена. Она консерватор, и мы с ней все время ругаемся. Она считает порнографию занятием для подростков. Я ей говорю: «Ну да, это так. И что с того?» Она считает, это ниже моего достоинства. Говорит, что я засунул себя в личность, которая мне тесна. Каким великим человеком я стал бы, стань я кем-то еще. Вот что у нее и у психоаналитика на уме. По правде говоря, я и сам подустал от порнографии. В этом есть много компульсивного, и я это понимаю. Мне немного надоело говорить о лизании пиписек, сосании членов и о том, у кого хер больше. И я частенько устаю от судебных тяжб. Устал от прений. Мне все труднее отчаянно бороться за право людей смотреть, как другие трахаются: ведь если кто-то хочет, зачем запрещать? Все остальное дерьмо в открытом доступе, а тут в чем дело? Психоаналитик мне говорит: «Почему вы так стараетесь быть неприемлемым?» Разве? Я не неприемлем для читателей «Давай по-быстрому». Я не неприемлем для тех несчастных м****ов, которые хотят сходить на порнофильм и подрочить. Я не неприемлем для людей, приходящих в «Миллениум Милтона II». Я не хочу сказать, что можно явиться ко мне домой, швырнуть телку на пол и оттрахать ее. Я никогда не говорил, что можно трахать всех, кого захочешь. Такие слова вложили мне в уста суки фашистки-феминистки, они ненавидели своих отцов, а теперь ненавидят меня. Но я никогда так не считал. Всё — по взаимному согласию, каждая женщина приходит с мужчиной, он ее сопровождает внутрь. Но тут же приходится исключить девяносто процентов людей, которые говорят: «Ой, я таким не занимаюсь!» Ну а если приспичило, если кто-то хочет, чтобы ты их трахнул, ты их трахаешь. Лучшие цены в Нью-Йорке. Тридцать пять долларов для пары. В цену входят ужин с танцами, и остаться можно до четырех утра. На дискотеке в Нью-Йорке ты платишь двадцать пять долларов только за то, чтобы туда попасть. В «Милтоне» за тридцать пять долларов ты получаешь комнату, получаешь еду, и весь вечер твой. И у нас безопасно. Мы открылись снова полтора года назад, и за все время — ни одной драки. Назовите бар в Чикаго, где полтора года не было драк. Чтобы драться там за женщину, это надо совсем с катушек съехать. Дерешься, когда на тебя давят, когда тебя отвергают. В «Милтоне» ты всегда с женщиной, ты там потому, что ты с женщиной, так что хочешь — смотри и дрочи, или трахай женщину, которую привел, или же можешь поменяться партнерами с другой парой, если все друг другу понравились. У нас есть маленькие комнаты для тех, кто предпочитает трахаться наедине, есть зал для оргий с зеркальной стеной и баром. Конечно, в каком-то смысле это скучно — ну, сто человек трахаются, и что? Я и не говорю, что это по высшему разряду. Есть люди из Джерси и из Квинса. Любители изыска в «Милтон» не ходят, разве что посмотреть. Настоящие свингеры, из самых привлекательных, развлекаются частным образом, на вечеринках в калифорнийском стиле. В «Милтоне» люди милые, простые — своего рода средний класс. Знаете, сколько из них приходит именно трахаться?

— Нет, сэр.

— Попробуйте догадаться.

— Я лучше сосредоточусь на дороге, сэр. Движение плотное.

— Двадцать процентов. Максимум. Восемьдесят процентов смотрят. Как телевизор. Им нравится наблюдать. Но это вам не особняк Хефнера, нет вечеринок с шампанским для свиты. Я вижу его и Барби по телевизору, и мне хочется блевать. Я предоставляю услуги обычным людям, я развлекаю, даю информацию — я делаю законными чувства реальных людей. Им нужна грязь, чтобы завестись? И что с того? Они все равно люди, знаете ли, и их миллионы. У всех мужских журналов вместе тридцать миллионов читателей. За Макговерна проголосовало меньше. Если бы мужские журналы объединились, провели съезд и выдвинули кандидата, он победил бы Джорджа Макговерна. Мужчин, покупающих журналы, чтобы подрочить, больше, чем жителей Голландии, Бельгии, Швеции, Финляндии и Норвегии, вместе взятых. А психоаналитик все равно твердит, что я просто узаконил свой невроз. Так же, как Наполеон! Так же, как Зигмунд Фрейд. Вот в чем для меня проблема с психоанализом. Разумеется, я хочу быть хорошим отцом. У меня семилетний сын, очень умный мальчик, я его очень люблю, и он очень трудный. От него не отвяжешься, он смышленый и все время интересуется, чем я занимаюсь. Должен ли я объяснять моему малышу Натану, когда стоит оспаривать авторитеты, а когда прислушиваться к ним? Понятия не имею. Мне не нравится запрещать — это не мой метод. Вот он я, зарабатываю семь миллионов в год, считаюсь самым опасным деятелем сексуальной революции, но понятия не имею, чему его учить. А я хочу делиться с ним. Хочу, чтобы он ощущал мою силу, знал, кто я, хочу радоваться общению с ним. Я беспокоюсь за Натана. Люди порой будут относиться к нему плохо — из-за меня. Но должен ли я менять свою жизнь ради него? Пока что ему всего семь лет, и он не очень понимает, кто я. Он видит, что иногда люди просят у меня автографы, но не знает, чем именно я занимаюсь. Я говорю ему, что делаю фильмы, владею ночным клубом и выпускаю журнал. Однажды он попросил показать ему «Давай по-быстрому». Я ему сказал: «Он не для тебя, он для взрослых». Он спросил: «А что там?» — «Люди занимаются любовью», — ответил я. «Ааа», — сказал он. «Как ты думаешь, что такое заниматься любовью?» — спросил я. «Откуда мне знать?» — возмутился он. Но когда он узнает, ему будет непросто. Когда я забираю его из школы, двенадцатилетние понимают, кто я такой, и меня это беспокоит. Но таким, как я, трудно проходить психоанализ. Я немалые деньги получаю за то, что такой омерзительный. Слушаю, как психоаналитик говорит о моногамии и обязательствах в браке, и все эти рассуждения кажутся мне идиотскими. И это он предъявляет мне как пример здоровья? Не знаю, то ли я защищаю свой дурацкий укоренившийся невроз, то ли плачу сотню долларов в час за то, чтобы мне промывал мозги профессиональный буржуа. У меня масса подружек. Я должен от них избавиться. Я занимаюсь групповым сексом. Мне нужно это прекратить. Моя секретарша делает мне минет. Этому надо положить конец. Моя жена во многое не врубается — она чуть отстраненная, невинная, хорошая, и она ничего не знает. Люди не верят, что она не знает, но уж такая она, а я веду себя осторожно. Вот вам «История Милтона Аппеля»: я, самый знаменитый порнограф Америки, как и большинство американцев, лгу о своей сексуальности. Абсурд. Самый антисоциальный отморозок из них всех, воплощение разгула, Фидель Кастро всех пенисов, олицетворение оргазмомании, главнокомандующий американских порнократов…