Яков Ершов - Подростки

Он взялся за рукоятку суппера куда увереннее, чем я. Снял несколько разноцветных стружек. Отец сменил его у станка и быстро закончил обработку детали. Потом повернулся ко мне:

— Возьми на память.

Когда стали отходить от станка, послышался обиженный голос:

— А мне?

Конечно, мы забыли о Тамаре. Но зато ей повезло больше, чем нам: самостоятельно закрепляла заготовку и дольше крутила ручками суппера.

Выходил я из цеха зачарованный, Меня поразил не сам завод и не этот инструментальный цех. Меня поразило то, до чего же наивными и допотопными были мои представления о заводе, о жизни и труде рабочих.

А отец повел нас в механический цех. В огромном зале рядами стояли автоматические линии. Людей вовсе не видно. Царство станков. И все делалось само собой. Подавались заготовки, переключались скорости, сменялись, поворачиваясь, резцы, сходились и расходились супперы. И падали в металлические ящики готовые болты, гайки, шайбы. Наполняясь, тара двигалась в сборочный цех или на склад готовой продукции.

— Наладчик идет, — заметил отец.

Наладчик — совсем молодой паренек. Вытер руки паклей, поздоровался. Мы с Борей перемигнулись. Да это ж Виктор Горянов! Учился с нами в одной школе в старших классах. Был пионерским вожаком, потом комсоргом школы.

— Виктор! — осмелел я. — Не узнаешь, что ли? Вместе в ансамбле участвовали. Я еще на барабане играл.

Виктор поскреб в затылке:

— Вспомнил. Тебя потом попросили. Тебе медведь на ухо наступил.

Я не обиделся. Я просто завидовал Виктору, который этаким волшебником ходил среди станков. И к каждому прислушивался, как врач.

Мы побывали еще в литейном цехе, долго пробыли в сборочном, где ознакомились с работой конвейера, а оттуда прошли в заводоуправление.

Завод пленил меня, очаровал, предвосхитил все, что я мог себе вообразить.

— Какая красота! — только и сумел я сказать. Почему же была скрыта она от меня? Красота рабочего труда.

Я порывался задать отцу этот вопрос. Но вовремя удержался. Конечно, никто от меня ничего не скрывал. Просто мы, мальчишки, сами мало интересовались тем, где работают наши отцы и что они делают. А отцам и матерям не до нас. Устанут, намотаются за день, где уж тут разговоры разговаривать. Раньше я видел только одну сторону отцовского труда: знал, что отец приходил домой озабоченный и что по утрам вставал раньше всех и снова торопился на свой завод. Теперь я еще больше гордился отцом, его работой.

Отец, наверное, тоже расчувствовался. Всю дорогу от проходной до остановки автобуса он поглядывал на нас, порываясь что-то сказать. Наконец не вытерпел:

— Ну что, ребята, понравился вам наш завод? Приглянулся?

— Приглянулся, — перехватил ответ Боря. — Так и потянуло к станку. И воздух у вас какой-то особый. Все солидно, по-взрослому.

— Верно говоришь, — похвалил отец. — А к станку не торопись, сперва школу окончи. Нам неучи не нужны.

— Это ясно.

Средних лет мужчина догнал нас, потянул Борю за рукав:

— Ты что здесь делаешь?

Получив ответ, удовлетворенно крякнул:

— Ага, ну иди домой, а я с приятелями заверну в магазинчик. Премию отметить.

И посеменил вслед за дружками.

— Кто это? — спросил я.

— Отец. Теперь он надолго тут застрянет, — сказал Борис и потупился.

Вечером дома только и разговору было что о заводе. Я, может быть, и промолчал бы, уединился бы в своей комнате, чтобы все обдумать, взвесить, помечтать. Но отец сразу же сказал матери о своем впечатлении, а она, понятно, ко мне с расспросами. С отцом-то они не раз толковали и про завод, и про цех. А меня ей хотелось послушать. Слово за слово, разговорился я, не удержать. Рассказал и о Трофимыче, о его искусстве, и о старшем своем школьном товарище, что наладчиком стал и умными машинами командует. И о кузнечном цехе, где молот здоровенную заготовку, как пластилин, мнет. Под конец прихвастнул:

— А знаешь, мама, на конвейере я запросто могу работать. Там и знаний особых не требуется.

Матери эти мои слова не понравились. Она ведь сама на сборке трудится. Замахала на меня полотенцем (она в это время посуду вытирала):

— Ладно, ладно, расхвастался. Иди-ка уроки готовь.

Я ушел в свою комнату. А к отцу пришел сосед, старый рабочий, пенсионер. И они долго еще толковали, видать, все про тот же завод.

— Правильно, Назар. Верно говоришь, — долетали до меня слова. — Нужна нам не только рабочая гордость, но и рабочая щедрость. Щедрее надо быть с молодыми. Ведь кому мы наше дело передадим? Им, молодым. То-то же. Это на ус мотать нужно. Мало еще в парткоме нас, стариков, ругают. Ремнем стегать надо. За молодежь. За то, чтоб не упускали ее, а растили достойную смену.

Отец слушал упреки старого рабочего и согласно кивал головой.

Мой злой демон — Нинка Звягинцева продолжает преследовать меня. Она первой назвала мою кандидатуру при выборе старосты класса. Понятно, хотела досадить мне. До этого старостой была Света. В действиях ее приливы чередовались с отливами. То она набрасывалась на шалунов с угрозами, даже кулаки в ход пускала, а то вдруг забывала о своих обязанностях, предоставляя нам возможность поступать, как заблагорассудится. В классе нередко стоял ералаш. Появлялась Ольга Федоровна и прежде всего спрашивала со старосты:

— Кто сегодня дежурный? Почему не подготовились к уроку?

Света устремляла на учительницу такой добродушный, невинный взгляд, словно она в первый раз ее видела:

— Это все Оськин. Разве с ним справишься?

Вызванный к доске, Оськин упрямился:

— А я что? Я ничего. Это староста не может навести порядок в классе. При чем же тут я? Был бы я староста, у меня все б шелковые ходили.

— Ты еще не дорос до старосты, — замечала Ольга Федоровна. — Сначала надо научиться себя вести.

Оськин вытягивал тонкую, длинную шею, соглашался:

— А я что говорю! Ясно, не дорос. — И направлялся на свое место в последнем ряду.

Оськин — второгодник, и он как бельмо на глазу у нашего класса. Помню, в начале четверти он впервые явился на урок, когда учительница заканчивала перекличку.

— Оськин! — назвала Ольга Федоровна. — Где Оськин? Итак, Оськина нет.

В этот миг дверь класса отворилась, и на пороге появился мальчишка с круглой улыбающейся физиономией, острым, как у птенчика, носиком и узкими хитрыми глазами.

— Я здесь — произнес он, раскланиваясь, и, отбросив со лба рукой темную прядь волос, шурша большим замызганным портфелем, прошел к последнему столу, хотя места за ним были заняты.

С краю за столом сидел, вытянувшись, чтобы лучше видеть, что происходит в классе, низенький и щупленький Шурик Воробьев. Шурупик, как звали его все.

— Эй ты, мелюзга, — дернув Шурика за рукав, сказал ему Оськин. — Тебе тут плохо видно. А мне место это приглянулось. А посему пересядь-ка за первый стол. Видишь, там девчонке не хватает напарника. — И, чтоб Шурик не медлил, подтолкнул его: — Не задерживайся, брат. Не срывай урока.