Яков Ершов - Подростки

Шурик торопливо собрал книжки и побрел на новое место. А Оськин степенно сел, поставил к ножке стола портфель и покровительственно сказал:

— Все в порядке. Прошу продолжать урок.

Ольга Федоровна едва сдержала себя. Щеки ее зарумянились, в глазах появился недобрый огонек. Но все же она нашла силы, чтобы спокойно сесть за стол и продолжать урок. Оськин просидел весь час спокойно, уставившись в передний угол класса. Казалось, мысли его витают в облаках и нет ему никакого дела ни до того, о чем толкует учительница, ни до тридцати пяти учеников, сидящих в классе и усиленно скрипящих ручками.

Когда прозвенел звонок, Оськин в коридоре решил представиться своим одноклассникам. Девчонок он не признавал. К мальчишкам же подходил, протягивал руку и говорил басовито:

— Оськин.

Если мальчишка ничего ему не отвечал, Оськин степенно отходил к другому пареньку и опять протягивал руку:

— Оськин.

Кто-нибудь, растерявшись, говорил:

— Очень приятно.

Тогда Оськин улыбался узким ртом и произносил:

— И мне весьма приятно. Будем знакомы.

Так же, как ко всем, он подошел к Шурику, протянул руку и сказал:

— Оськин.

Неожиданно Шурик напустился на него с упреками:

— Ты чего меня с места прогнал? Думаешь, если этаким дылдой вымахал, так тебе все позволено? Смотри, я ведь не потерплю. Даром что Шурупик, а так ввинчусь, не обрадуешься.

Оськин пристально осмотрел его, коротко мотнув головой. Потом, приблизившись, толкнул боком. Шурик отлетел к противоположной стенке коридора. Ударившись о стенку и остановившись, он тотчас же, озлясь, побежал с кулаками на Оськина. Оськин подождал, когда Шурик приблизится, и опять легонько толкнул его плечом. Шурик полетел по коридору до самой двери. Оськину, видно, понравилось наблюдать, как отлетает от него Воробушек, и он упражнялся так до конца перемены.

Шурик пришел на урок с красными от слез глазами. А Оськин устроился на своем месте за столом и вновь уставился в передний угол класса.

В середине урока он вдруг встал, зевнул и, сказав: «Скучно!» — направился к двери.

— Оськин, куда вы? — поднял от классного журнала взгляд Федор Лукич, наш учитель физики, прозванный еще первыми поколениями школьников Вечным Двигателем.

— Скучно! — с убийственным равнодушием ответил Оськин. — Пойду отдохну.

В оставшиеся полчаса Федор Лукич читал нам нотацию о том, что ему не понятно, как это в атомный век ученику может быть скучно на уроке физики и о чем думают такие вот лоботрясы: ведь жизнь потребует от них прежде всего знаний, и не всякому удастся отсидеться за папенькиной спиной. Если эти слова как-то относились к Оськину, то, видимо, учитель сказал их впопыхах, по ошибке. Потому что Оськин за папиной спиной никак не мог отсидеться. Многие в классе уже знали, что отец у него инвалид, а заработка матери едва хватает на то, чтобы как-то сводить концы с концами.

Как бы то ни было, но уже на следующей перемене разразился скандал. Бегала по коридорам взволнованная Ольга Федоровна, то в один, то в другой класс заглядывала старшая пионервожатая. Искали Оськина. Когда его наконец нашли, оказалось, что он сидел в пустом спортивном зале и, уткнувшись носом в оконное стекло, смотрел на шоссе, по которому один за другим проносились спешившие на ближайшую стройку самосвалы.

— Оськин! — в сердцах крикнула Ольга Федоровна. — Горе мое, что ты тут делаешь?

Оськин оторвался от окна и спокойно ответил:

— За полчаса двадцать самосвалов с цементом прошло. А обратно идут все пустые. Непроизводительный труд!

— Оськин! — всплеснула руками Ольга Федоровна. — Разве ты затем в школу пришел, чтоб самосвалы считать? Ведь этим можно заняться и на улице! А в школе…

Но Оськин не дал ей договорить. Он медленно побрел к двери со словами:

— На улице! Если вы хотите, я могу и на улице. Я как-то сразу и не догадался.

Ольга Федоровна схватила его за рукав и потащила в учительскую. Оськин не сопротивлялся. На вопрос директора, почему он ушел из класса, невозмутимо ответил:

— Скучно.

— Разве ты все знаешь, что рассказывал учитель? Или ты считаешь науку для себя бесполезной? Тогда зачем ты пришел в школу?

Из всей этой речи Оськин запомнил только первую фразу и ответил:

— Знаю.

Федор Лукич, услышав этот ответ, так и подпрыгнул на стуле:

— Знаешь? Ты знаешь, что я рассказывал на уроке?

— Знаю, — упорствовал Оськин.

— А ну повтори!

Оськин, глядя в потолок, слово в слово повторил всю первую часть урока.

— А дальше?

— Дальше я ушел. Скучно стало.

Федора Лукича трудно было удивить, но тут он удивился.

— Послушай, Оськин, — сказал он. — У тебя же хорошая память. Что же ты дурака валяешь? Ведь с твоей памятью прямая дорога в академики.

— Скучно, — протянул Оськин.

Так от него ничего и не добились.

Зато на мне чудачества Оськина отразились самым непосредственным образом. В учительской было принято решение переизбрать старосту класса. Ольга Федоровна утверждала, что она ничего не может поделать, когда староста не поддерживает ее, когда ей не на кого опереться в классе. И когда речь зашла о кандидатуре нового старосты, тут Нинка и сыграла коварную роль. Она назвала меня.

Кандидатуру дружно поддержали. Даже Света сказала, жеманно поводя плечами:

— Конечно, я не гожусь в старосты. Никто меня не хочет слушать. Каждый кричит свое. И получается, как в басне, не помню уж чьей, когда лебедь рвется в облака, рак пятится назад, а щука лезет еще куда-то. А у Сережи авторитет. Он и ударить может в случае чего.

Против меня выступил только один Оськин.

— Ударить… — проворчал он. — Это еще поглядим.

В общем, меня избрали почти единогласно. Оськин не голосовал ни за, ни против. И на другой же день начались мои злоключения. На уроке географии Оськин уснул. Как он потом уверял, он сам не заметил этого. Положив голову в ладони, слушал, слушал, и показалось ему, что он путешествует по дальним странам. Когда очнулся, ошалело смотрел по сторонам и никак не мог понять, что случилось и над чем класс хохочет.

— Ты, Оськин, со всеми удобствами устроился, — строго посмотрела на него учительница.

— Да не спал я вовсе, — крикнул Оськин. — Заслушался. То ругают, что не слушаешь, а то…

Он обиженно отвернулся, но повторять, о чем шла речь на уроке, отказался. И вдруг вскочил со скамьи, с вызовом в голосе сказал:

— Разрешите выйти.

— Куда тебе?

Оськин упрямо крутит головой:

— Ну, надо.

Учительница решила перехитрить его.

— Посиди, Оськин, — сказала она. — Может, что-нибудь да запомнишь.

Я со своего места погрозил Оськину кулаком: гляди, мол, утихомирься, сорвешь урок, перед классом ответишь. Но Оськин твердил свое: