Яков Ершов - Подростки

— Я, конечно, прислушиваюсь к вашим советам, Федор Лукич, — сказала она. — Но речь идет о девушке, и лучше нам, женщинам, решить, как следует поступить. Девчонки, они хотя и впечатлительнее мальчишек, но к соблюдению порядка больше склонны. И у меня еще не было случая, чтобы девушка, если ей строго внушить, не послушалась. А тут блажь какая-то. Отстанет в учебе — позор для всего класса. Я с ней сама поговорю, — повернулась Ольга Федоровна к Марии Сергеевне. — И, конечно, запрещу. Не послушается, вызовем на педсовет. Но не беспокойтесь: она девушка серьезная, рассудительная, уверена — до этого не дойдет.

Федор Лукич глянул на сидевших против него женщин поверх узких, в черной оправе очков, будто оценивая, стоит ли с ними вступать в спор, и ничего не сказал. У него тоже были свои испытанные принципы. И заключались они в том, чтобы никогда и никому не навязывать свое мнение, а лишь подводить человека к правильному решению, заставить его поразмыслить. Это он нам на уроках часто втолковывал. И с нами так же поступал. В споре с ним мы часто убеждались, что были не правы. Федор Лукич никогда не упрекал нас за ошибку и ничем не показывал, что восторжествовала его, Лукича, точка зрения. И на этот раз он только кивнул головой, согласившись:

— Вам, конечно, легче найти с Тамарой общий язык. Единственный мой совет, если вы пожелаете к нему прислушаться: будьте осторожны. Детские души легко ранимы. Конечно, гордиев узел можно разрубить, но ведь из обрубков потом ничего не свяжешь.

Мария Сергеевна посмотрела на него с благодарностью. Она сама боялась неосторожным решением окончательно оттолкнуть от себя дочь. И по всему было видно, что в Федоре Лукиче она увидела человека положительного и серьезного, с которым можно посоветоваться.

— Федор Лукич, — начала она, глядя ему в добрые, усталые глаза. — А вот вы вспомнили об ученике вашем, о Боре. Уж вы извините, скажу попросту, по-женски: очень он за моей Томочкой… ну, как бы это сказать поудобнее, ухаживает, что ли.

— Ну, что вы, Мария Сергеевна, — улыбнулся Федор Лукич, и глаза его из-под очков лукаво сверкнули. — Какое в их возрасте ухаживание! Дружат мальчик с девочкой, что ж тут плохого. Наоборот, это облагораживает, к лучшему влияет на обоих.

Мария Сергеевна с сомнением покачала головой:

— Так ведь до дому каждый день провожает. А то под окном во дворе станет и стоит как истукан.

— Я поговорю с Борей, — вмешалась опять Ольга Федоровна. — Мальчик он хороший, положительный. И учится успешно, и поведения прилежного. А все-таки не мешает предупредить.

— Поговорите, — не стал перечить Федор Лукич. — Только о чем же говорить-то? Не наломать бы дров. У меня такое мнение, что сами они во всем отлично разберутся. На них влияет сама жизнь. Отношения взрослых между собой. Вот на что они смотрят. Зорко смотрят и чутко реагируют.

Федор Лукич помолчал, словно припоминая что-то, потом заговорил опять, мягко растягивая слова, как бы предварительно тщательно взвешивая их. Я никогда не думал, что он умеет так говорить:

— Вообще-то я прекрасного мнения о Борисе. Он ведь заходил ко мне. Да, Сережа, — повернулся он ко мне, — вы тогда пришли вместе. Помните, Ольга Федоровна, тот случай с письмом? Как резко они реагировали! И правильно поступили. Не прошли мимо, как часто сейчас говорят. Нет, нет. За Бориса я ручаюсь. Ученик он хороший.

Мария Сергеевна, несколько успокоенная, собралась уходить, но тут прозвенел звонок, и ей пришлось задержаться в учительской до конца перемены, чтобы в коридоре случайно не встретиться с Тамарой. Она не хотела, чтобы дочь знала о ее визите в школу. Учительская быстро наполнилась народом. Я хотел уйти, но Ольга Федоровна задержала меня и попросила, чтобы я рассказал Марии Сергеевне о том, как Тамара участвует в общественной работе.

За разговором мы не заметили, что за дверью учительской давно уже нарастает шум, и обратили внимание на происходящее лишь тогда, когда дверь резко отворилась и в комнату ввели паренька, растрепанного и пытающегося освободиться от крепко держащих его РУК.

— Вот полюбуйтесь, — сказала державшая паренька за рукав рубашки учительница. — Ваш хваленый отличник. Ни за что ни про что избил ребенка.

Все повернулись на этот голос, а Мария Сергеевна даже замерла в удивлении. У порога комнаты стоял Боря Мухин.

У Ольги Федоровны покраснело от гнева и возмущения лицо.

— Боря! — подступила она к Мухину. — Это как же понимать? Ведь я только что здесь вот тебя хвалила. Ручалась за тебя. Вот и Федор Лукич ручался, — обернулась она за поддержкой к старому учителю. — А ты нас подвел, не оправдал нашего доверия. Как же так? Ну, чем ты можешь объяснить свой дурной поступок?

Боря поднял на Ольгу Федоровну сердитые, еще не успевшие подобреть после драки глаза и тихо произнес:

— Так ведь я же не знал, Ольга Федоровна!

— Чего не знал?

— Не знал, что вы с Федором Лукичом за меня ручались и меня хвалили. Спасибо, конечно, вам. Если б я знал, — и он развел руками, — да я бы ни вовек…

Он замолк и отвернулся. И только Мария Сергеевна, наверное, слышала, как он одними губами прошептал:

— Все равно бы не стерпел, отлупил бы его.

— Что, что? Что ты там бормочешь? — не утерпела Ольга Федоровна. — Скажи нам всем, мы тебя слушаем.

Боря уткнулся взглядом в пол и молчал.

— За что же ты ударил ребенка? — спрашивала Ольга Федоровна. — И положил пятно на наш класс. Хорош ученик, нечего сказать!

Не выдержав этих, как я понимал, незаслуженных упреков, Боря поднял глаза, с укором посмотрел на Ольгу Федоровну и, вздохнув тяжело, сказал:

— Да какой же он ребенок, Ольга Федоровна! Чудно, право. Этот верзила Коркин — ребенок. И не бил я его вовсе, а так, постращал немного. Ну, — замялся он, — дал два раза по шее. Для него это и нечувствительно вовсе. У него шея жирная.

— Ну, вот видишь, — пыталась усовестить его Ольга Федоровна. — Ударил, а говоришь, не бил. И когда же я вас, мальчишки, врать отучу?

— Да ни в жизнь я не врал! — вскипел Боря. — И сейчас не вру. Ведь если по правде бить, так разве так его лупить надо? Его так бить надо, чтобы месяц в болячках ходил. А эти две оплеухи он к вечеру забудет.

Ольга Федоровна только сокрушалась, слушая эти речи.

— Ну, что мне с вами, баловниками, делать? Ты ему про Фому, а он тебе про Ерему. Ведь я тебя о чем спрашивала? За что ты его побил? А ты мне что говоришь?

Боря словно только сейчас понял, чего от него хотят.

— Что я говорю? — переспросил он. — Чистую правду говорю. Ведь он, Коркин этот, до чего додумался? Мы синичек подкармливаем, к школьному саду приучаем. А он? Он их ловит и потом на птичьем рынке продает. На мороженое себе зарабатывает.

Собравшиеся в учительской переглянулись. По напряженным и протестующим взглядам можно было догадаться, что им не хотелось верить тому, что говорил Боря. А он продолжал: