Василий Голышкин - Большая починка

Егор Егорович, как мог, разъяснил Суматохе, что затея эта пустая, ненужная, содействовать ей он не будет и пусть лучше Суматоха занимается своим прямым делом: сушит и продает семечки. Они у нее, слышно, идут нарасхват, так что даже фининспектор интересовался, не обременяют ли Суматоху доходы и не хочет ли она поделиться ими с государством. Но даже эта, страшная во всякое другое время угроза не подействовала на Суматоху и не заставила ее стушеваться. Она стояла на своем: требовала вскрытия мощей, а в случае отказа грозила пожаловаться в высшие сферы, подразумевая в данном случае отнюдь не небесные, а вполне земные учреждения.

Егор Егорович тогда нелегко от нее отделался. И вплоть до сегодняшнего дня Суматоха не выходила у него из головы. Князь Алексей Галицкий и княжеская приживалка, карлица Серафима… Ему ли было не знать о них? Он тогда комиссар, учредитель Советской власти в Зарецке. Князь еще князь, но уже без чинов, без земли и обреченно ждет заключительного акта трагедии. И вот каким представляется комиссару Сергееву этот акт.

Гостиная во дворе князя Галицкого. Князь Галицкий и красные матросы революции. (Входят.)

1-й матрос. Гражданин Галицкий?

Галицкий. Князь Галицкий.

2-й матрос. Для кого князь, а для нас грязь.

1-й матрос (второму). Остынь. (Князю.) Гражданин князь Галицкий, именем революции ваше имение конфискуется. Прошу сдать драгоценности.

Галицкий. Дворецкий (входит на зов). Ключи господам матросам.

2-й матрос (зло). Мы тебе не господа.

Галицкий. Господа, товарищи матросы, теперь господа. Честь имею (уходит).

2-й матрос. Куда его теперь, а?

1-й матрос. Известно куда, трудфронт. Кто не работает, тот не ест.

…Такой рисовалась комиссару Сергееву встреча с князем Галицким. Не такой вышла. Не заячий хвост, а волчий клык показал им князь.

— Именем революции, — сказал ему Сергеев, — ваше имение конфискуется. Прошу сдать драгоценности.

Князь ухом не повел. Будто не слышал. Сергеев сказал громче:

— Именем революции…

Как горохом об стенку. Ну, если кто родного, русского, не понимал, у революции был другой язык. Сергеев вынул парабеллум и погрозил князю. В иных случаях это помогало. На этот раз осечка. Князь, офицерская косточка, глазом не моргнул. Нет, моргнул, прищурился в усмешке и сказал что-то в нос.

Лакей перевел:

— Его светлость русского не понимают… Его светлость желают изъясняться только по-французски…

Сергеев, не глядя на князя, утопил парабеллум в деревянной кобуре. Боялся, не сдержит себя, пошлет князя в расход, а трибунал — его самого, за самоуправство, туда же. Сказал лакею:

— Ладно. Передай князю… его светлости… Добром не отдаст, силой возьмем. А самого — к господу богу… По-французски изъясняться.

Лакей, побледнев, перевел. Князь дернул носом. Как будто понюхал скверного. Но и только.

Весь дом они тогда обыскали. Ничего не нашли. Может, ничего и не было: прокутил князь, в карты проиграл, в банк заложил? Нет, было. Слуги сами видели: золото, серебро и то, чему цены баснословные, — жемчуг, алмазы… Князь не успел вывезти. Куда же дел тогда? Князь сам ответил на этот вопрос. Сказал что-то в нос и велел лакею перевести. Лакей — вот, черт, как же его звали? — посмотрел на матросов и затрясся.

— Не… не… не смею…

— Что не смеешь? — уставился на него комиссар.

— Перевести не смею.

— Что перевести? — мрачно смотрел комиссар.

— Слова эти, — лакей затравленно глянул на князя.

— Ну? — крикнул комиссар.

Лакей рухнул на колени. Половицы жалобно застонали.

— Я сам, — сказал князь по-русски. — Я сам скажу, где мои драгоценности.

— Где? — обернулся Сергеев.

— У собаки под хвостом! — крикнул князь и, довольный выходкой, захохотал.

— В трибунал, — приказал Сергеев.

Дорого стоил князю этот пес. Дырки в затылке за оскорбление революции и сокрытие богатств, награбленных у народа. А потом вдруг оказалось, что князя чуть не зря хлопнули. Он будто и не думал обманывать революцию. II слова его «у собаки под хвостом» надо было понимать не в иносказательной, а в прямой форме.

Об этом, напуганный смертью хозяина и сам боясь мести, покаялся Сергееву лакей-«переводчик». Ему, лакею, князь велел предать земле тело околевшей охотничьей собаки, о которой было известно, что ее за собой карлица позвала. Только не околела она тогда. Князь сам ее отравил с помощью того же лакея. И на виду у лакея скрыл в свинцовом гробике многие ценности. Желая искупить свою вину в соучастии, лакей готов указать властям место захоронения.

Ему поверили, откопали гробик и ничего не нашли. Свинцовый ящик, в каких обычно князь хоронил своих собак, был пуст.

Лакей, увидев, что ничего нет, чуть с ума не сошел. Клялся и божился, что было. Его турнули, рассудив, что он со страху сам на себя наговорил, и дело это со временем забылось, как забылась и фамилия лакея. Фамилия, фамилия… А зачем она ему, собственно? Это как ненужная вещь в кармане. Цела она — о ней и не вспоминаешь. Пропадет — жалеешь, ищешь и до тех пор не успокоишься, пока не найдешь.

Глупая Суматоха, о чем вспомнить заставила… Да, эти мощи… Ведь она, чего доброго, действительно напишет «в сферы»…

Да, что это она плела ему про чудотворицу? «Знак подала… конверт вскрыла»… От сырости, может, тот конверт расклеился, а она клюнула.

Среди щук, водившихся в Снежке, тоже, наверное, была своя Суматоха. Увидев червяка на крючке, щука решила, что это знак милости рыбьего бога, и пожелала вознестись из воды на землю. В ту же минуту желание ее осуществилось. Но на земле щуке не понравилось, и она, глотнув воздуха, пожелала вернуться в родную стихию. Изогнулась и — сама себе лук — выстрелила собой в Снежку. Она не угодила в цель только потому, что между ней и речкой очутился Мишка-толстый. Он шел, задумавшись, вдоль берега и опешил, увидев летящую щуку. Хотел увернуться и не успел. Они столкнулись, и щука, отлетев от Мишки-толстого, упала в песок.

— Держи-и-и, — задребезжал чей-то старческий голос, и Мишка-толстый, не раздумывая, плюхнулся животом на щуку.

Подоспел Егор Егорович и, дрожа от возбуждения и рыбацкой удачи, вытащил щуку из-под Мишки-толстого. Передохнул и вытер покрасневшую от волнения лысину.

— Во-о будет, — развел он руками, хотя явно видел, что добыча далеко не соответствует его рыбацкому эталону.

Мишке-толстому полагалось для приличия ахнуть, удивиться, поздравить Егора Егоровича, но он даже не посмотрел на щуку. Егор Егорович обиделся, взял щуку под мышку и пошел к речке. Мишка-толстый засеменил следом. Егор Егорович подумал, что Мишка-толстый хочет выразить запоздалое восхищение его удачей, и остановился, ожидая. Но Мишка-толстый молчал.