Любен Каравелов - Повести и рассказы

Как только войдешь в калитку Хаджигенчова двора, глазам открываются разнообразные картины. Направо — садик, где Хаджи Генчо лежит по праздникам под ветвистой грушей и, прохлаждаясь, пьет водку, а в будни перекапывает гряды, сажает цветы и капусту, плодовые деревья и лук. Хаджи Генчо гордится своим садиком и с полным сознанием его и своего собственного достоинства зовет гостя войти полюбоваться… Надо вам также сказать, что у себя в саду Хаджи Генчо забывает о человеческих слабостях и пользе назидательных поступков; он без церемонии водит туда и мужчин и женщин, несмотря на то, что летняя жара не позволяет ему надевать описанные выше пестрые шаровары.

— Человек рождается на свет божий, чтоб радоваться, а не страдать, — говорит Хаджи Генчо.

— Ты, Хаджи, хоть при Петковице в подштанниках не ходил бы. Она расскажет мужу, он рассердится и перестанет присылать тебе вино, — заметит, бывало, жена.

Хаджи Генчо, подумав немного, — возражает:

— Они у меня чистые…

— Нет, грязные, — только промолвит старушка и отойдет от непокорного супруга.

За садом вырыт колодец, который лучше всего поможет нам понять характер Хаджи Генчо. Колодец устроен под самыми окнами дома, и в его открытое «устье» Хаджи Генчо без всяких затруднений опускает прямо из окна еду и питье, чтоб они охладились: на одной веревке красную баклагу с белым вином, а на другой торбу, в которой покоится огромный стрелешский арбуз. Это его холодная летняя закуска. В большом доме — только две комнаты да чулан; а за домом, вдоль длинного двора, тянутся, словно возы на лугу, разные курятники, хлевы, амбары, стойла, даже пекарня; по левую руку — опять какие-то строеньица, погреба, сеновалы.

Хаджи Генчо не любит цыган, и если ему встретится Мено или какая-нибудь Хайша, он посылает их к мяснику Нейчо, чтоб тот с них кожу содрал. По этой причине и по целому ряду других наши копривштинцы запретили цыганам ездить мимо церкви; не позволяют они им и выходить на верхнюю дорогу греться на солнце.

— Верхняя дорога близко от церкви, а Христова вера не терпит цыганского духа, — говорит Хаджи Генчо.

Когда скрипач Мено захотел креститься, наши копривштинцы позвали Хаджи Генчо и поручили ему заглянуть в церковные книги — узнать, разрешено ли соборными постановлениями крестить цыган. Хаджи Генчо взял самую старую книгу и начал в ней рыться. Рылся-рылся и, наконец, объявил:

— Прежде надо с него кожу содрать, а потом уж крестить его.

Так Мено и остался некрещеным.

В своей усадьбе, которая называется школой, Хаджи Генчо откармливает всякую живность, — главным образом индюшек, гусей, уток, кур, а также восемь серых свиней с кудрявой щетиной, — и, на удивление всему роду человеческому, откармливает, не тратя никакого капитала.

У попов огромную роль в хозяйстве играют поминальное угощение и просфоры, а у Хаджи Генчо еще более завидная роль отведена школе. Для него это настоящая Калифорния! Очень многие ученики Хаджи Генчо, приходя утром в класс, приносят с собой хлеб, разную снедь и обедают в школе. И вот когда какая-нибудь курица, гусыня или индюшка выведет цыплят, гусят или индюшат, Хаджи Генчо поднимается на кафедру и начинает толковать ребятам:

— Слушайте, детки. Наша курочка с божьей помощью вывела одиннадцать цыпляток. Я вам всем подарю по цыпленку, но с условием, что в благодарность за это вы будете как можно лучше кормить своих питомцев.

У Хаджи Генчо учится около двухсот ребят, и в доме этого ученого мужа решительно ничего не делается без того, чтобы каждый из них в отдельности не приложил к этому общему делу своих сил, как верноподданный управляемой Хаджи Генчо монархии. И вот благодаря этой-то деятельной силе, этому могучему братскому участию цыплята Хаджи Генчо очень быстро становятся петухами и курами. Словом, решительно всем хорошо, приятно, утешительно: ученикам весело, Хаджи Генчо выгодно, курам сытно. Хаджи Генчо радуется, что цыплята растут, и детям они не в тягость; дети, с удовольствием неся свою повинность, на малом деле приучаются к великим и славным подвигам: любя цыплят с индюшатами, сызмальства привыкают любить ближних и самих себя. А по-моему, только тот, кто любит себя, может принести пользу другим. Спасибо же тебе, старый Хаджи Генчо, за твоих цыплят с индюшатами!

Дети с радостью кормят своих цыплят и с удовольствием замечают, что их питомцы растут и жиреют. Но в одно прекрасное утро вдруг оказывается, что самый лучший, жирный и крупный цыпленок пропал — ну словно в воду канул! Мальчик ищет своего птенчика, своего дорогого питомца, чтобы накормить его, приласкать, полюбоваться на него, но все старания и поиски напрасны, так как питомец его в это самое время, наверно, уж варится в черном котле с красной дужкой, а Хаджи Генчо, словно повар в доме знатного турка, с ложкой в руке ходит вокруг котла да покрикивает жене:

— Прибавь немножко лучку, немножко маслица. И перцу стручкового надо бы еще маленько, чуть-чуть! Да смотри в оба: огонь жаркий; как бы лук не пригорел… Дров много не клади, старуха. Кушанье вкусней, когда варится медленно. Рис для похлебки надо хорошенько выбрать! Помнишь, как в прошлом году я из-за этого проклятого риса зуба лишился? Ну, кто мог подумать, что в голубцах — вдруг камни!

Мальчик в слезах идет к Хаджи Генчо:

— Дедушка Хаджи, какое несчастье! Ведь моего цыпленка нет… Никола говорит, вчера орел вился над вашим домом… Верно, он, проклятый, и съел бедняжку, чтоб ему пусто было!

Хаджи Генчо кладет ложку, берет мальчика за руку, тащит его в класс и, откашлявшись два-три раза, начинает:

— Дети! Вы знаете, что наша черная курочка вывела славных цыпляток; все они мохноножки да долгоперки, и я по доброте своей, от чистого сердца, подарил каждому из вас по цыпленку, — подарил для того, чтобы и вы были добрыми, сердечными: хорошо их кормили, любили, как своих родных братьев, оберегали от орлов и ястребов. Но я в вас горько ошибся: вы меня обманули и насмеялись над моей старостью. На днях смотрю: белый цыпленок с черными крылышками и двумя черными перышками на хвосте что-то похудел, загрустил. «Что б это значило? — думаю. — Уж не типун ли у него, не круп ли, и он мучается, а сказать ничего не может?» Поймал я его, смотрю — нет! Пощупал у него зоб — пусто! «А, так вот как твои ученики откармливают твоих цыплят, — думаю. — А я-то, старый дурень, дарю их этим пострелятам…» Взял я его и зарезал. Что было делать? Не оставить же околевать с голоду: ведь перед богом грешно, да и людей стыдно. Но дедушка Хаджи — человек добрый и правду любит: сознаюсь, что был тут тоже немножко неправ; может статься, у Пея хлеба вчера не хватило, может, мать его вчера теста не ставила, а может, и просто позабыл накормить питомца! И я решил исправить свою ошибку и, насколько могу, утешить Пея. Пусть он не плачет и не тужит, что я зарезал его цыпленка: я подарю ему кое-что получше — желтую индюшку, что купил у цыганки за тридцать пар и две шкуры, ту, из-за которой у нас со Стефлеком ссора вышла, что будто цыганка ее у него украла… Дарю эту индюшку Пею, только с условием, чтоб он ее не хуже попа кормил.