Любен Каравелов - Повести и рассказы

— Как меняться? — спросил хозяин кофейни.

— Я тебе отдам семьдесят семь молодых женщин и триста тридцать три прислужницы, а ты мне семь своих мальчиков.

— Хорошенький мальчик дороже трех тысяч трехсот тридцати трех райских красавиц стоит, — сказал хозяин кофейни, закрутив усы кверху наподобие мышиных хвостов.

— А я отдал бы всех женщин и мальчиков своих за пять немочек, что неделю тому назад в Исламхане на скрипке играли, — возразил эфенди, осклабившись, как пьяный дервиш или просто как сумасшедший.

— Сохрани меня аллах от такого греха! — воскликнул ходжа. — Немки, конечно, хороши, но они только для этой жизни, а наши женщины и мальчики пойдут с нами в рай. Немка не переступит его порога. Но поговорим лучше о том, что нам делать, если гяуры взбунтуются и начнут нас резать.

— Не бойся. Гяуры трусливы, как зайцы, — сказал хозяин кофейни и пошел варить кофе новым гостям, которые молча вошли, расположились на покрытой цыновкой лавке и начали крутить себе папиросы.

— Плохие настали времена! — промолвил кадий, качая головой. — Если комета начнет резать правоверных, придется в Анатолию бежать.

— Сегодня арестовали десять бунтовщиков, которые собирались истребить правоверных, — сказал один из вновь пришедших.

Услыхав это важное сообщение, все повернулись к говорившему. Хозяин кофейни сложил руки на поясе и насторожил уши, эфенди весь превратился в слух, а ходжа не выдержал и вскочил на ноги.

— Расскажите скорей! Что случилось? — в один голос воскликнули турки и приготовились слушать.

— Много комет явилось из Валахии. Они успели зарезать немало магометан. Против них посланы войска. Говорят, наш валия раскрыл большой заговор. Ненчо Тютюнджия, Спиро Трантар и чорбаджи Георгий, верные правительству и желая добра нашему валию, сообщили имена заговорщиков и указали, где они прячутся. Свиштов, Тырново, Рущук и много других городов полны заговорщиков. Митхад-паша собирается в Тырново, так как там угроза государству представляет особенную опасность. Тырновские власти арестовали человека, который все им раскрыл… Наши гяуры ждут из Валахии несколько видных комет, посланных Россией, отчаянных головорезов. Говорят, один уже перебрался через Дунай.

— Отчего паша не велит правоверным начать резать гяуров и жечь их дома? — спросил хозяин кофейни.

— С гяурами справиться нетрудно, а что делать с кометами из Москвы? — спросил хозяин.

— Не будь у гяуров помощников, они никогда не решились бы восстать против нас и поднять на нас руку. Это московская работа, — сказал эфенди.

— Уж коли московская, нам надо сидеть и помалкивать, — заявил ходжа. — Кому из вас кони московцев за шиворот дышали? Я вот дрался с московцами, так знакомы мне и кони ихние, и штыки, и глаза серые. Ежели ты смирный, послушный, московцы тебя и «братом» зовут и водкой потчуют, а коли упрям да горяч — зарежут как собаку. Московец — странный человек! Поклонись ему да пощады попроси, он тебя сейчас же бить и колотить перестанет. Так вот я и говорю: коли тут московская работа, нам надо тихо, смирно держаться. Помните, как под Севастополем было [123] …помните, как под Севастополем было… — Имеется в виду героическая оборона Севастополя русскими (1854–1855) во время Крымской войны. ? Ежели московец придет, так обязательно и француз тут как тут. И пускай себе режут друг друга, а мы полюбуемся. Так-то! Француз и англичанин никогда не позволят московцу царство наше у нас отнять и гяурами нас сделать.

Тут в кофейню вошел турецкий офицер, больше похожий на ком жира, но с огромной воловьей головой. Поклонившись турецкому обществу, он взял длинную трубку, продул ее, набил, попросил у хозяина огня и начал:

— До чего мы дожили! Наши начальники в Царьграде развлекаются по всяким Кехатханам, Татавлам да гаремам своим, а нам тут приходится драться и за здорово живешь кровь проливать. Валия говорит: «Гяуры взбунтовались, появилась комета, через Дунай переправились гайдуки», — и послал нас подавлять восстание. А войско за восемь месяцев жалованья не получало. Соловья баснями не кормят. Гяуры взбунтовались? Ну и пускай бунтуют. Мы сами скоро взбунтуемся. В. Царьграде деньги рекой льются, а мы здесь с голоду подыхаем… Пускай их бунтуют! Кто с голоду умирает, тому не до царств-государств… Кабы райе хорошо жилось, она не бунтовала бы, не старалась бы добиться лучшего. Ведь она вконец разорена. А ежели христиане не могут себя прокормить, так как же нам от голода не подыхать? Ведь они нас кормят. Мы хоть не работаем, а ведь они трудятся в поте лица — и все-таки не могут детей прокормить. Правительству дай, пашам дай, агам дай, жандармам дай, попу дай, чорбаджиям дай, архиерею дай, на строительство и мощение дорог дай, сторожам дай, на барщину ходи, за отпеванье и крещенье плати, за все плати. А откуда взять? Коли и дальше так пойдет, и райе, и мусульманам, и цыганам придется из этой богатой страны бежать, бросив родной очаг и родительские могилы. Царьград превратился в пиявку, умеющую высасывать кровь даже из нерожденных младенцев. Пускай восстают! Не могут правды и справедливости в конаках найти, пусть поищут в горах. Довольно турецким солдатам проливать кровь по прихоти попов и визирей. Ну скажите, с какой стати нам истреблять и резать людей, от которых мы видели только полезное, которых стрижем, как овец?

— Это правильно, — сказал эфенди.

— Тяжелые настали времена! — вздохнул ходжа.

— А московцы в восстании участвуют? — осведомился хозяин кофейни.

— Какие московцы? Московцы сидят у себя дома и даже не думают о нас, — ответил офицер. — Бунтует райя, такая же голодная, раздетая, как мы.

— А что такое кометы? — спросил ходжа.

— Кометами называются христиане, бунтующие против правительства, — объяснил офицер, как человек умный и осведомленный.

Пока в кофейне шла эта политическая дискуссия, у Георгия Пиперкова происходило следующее. Кир Георгий, тяжко стоная, лежал на лавке с завязанной головой, Георгевица, сидя возле него, время от времени меняла ему на голове мокрый платок, а Спиро Трантар стоя успокаивал друга.

— Не волнуйся, кир Георгий! — говорил он. — Будь юнаком! Я на твоем месте махнул бы рукой и сказал: «К чужим плечам свою голову не приставишь». Ты свою обязанность исполнил: вырастил их, людьми сделал, а если они не хотят слушать, что ты им говоришь, — не твоя вина. Не волнуйся.

— Как же мне не волноваться! — возразил больной. — Я их кормил-поил, учил и воспитывал, на ноги их поставил, а они забыли свой долг, на посмешище меня выставили! Ты говоришь: не волнуйся! У кого нет детей, тот не знает, каково отцу, у которого сыновья оказались негодяями. Господи боже, за что караешь? Что я теперь паше скажу? Ведь от стыда сгореть придется!