Олдос Хаксли - Эти опавшие листья

– Вполне завидный талант, – серьезно заметил мистер Кардан.

– И все-таки нет. Я обнаружил в себе способность, которую могу развивать до бесконечности, – продолжил Кэлами. – Причем верно и то, что это можно сказать обо всех остальных моих дарованиях. Но если бы у меня были развиты одни лишь эти склонности, я бы предпочел тогда валить лес или пасти скот. Вот только я вовремя обнаружил к себе необычайную способность к медитации, которую следует культивировать. А я сомневаюсь, что это можно с успехом совмещать с крестьянским трудом. Вот почему я всего лишь изредка рублю дрова, чтобы размять мышцы.

– Очень хорошо, – кивнул мистер Кардан. – Я, например, огорчился бы, узнав, что вы занялись чем-то действительно полезным. Но вы сохранили инстинкты истинного джентльмена, это превосходно…

– Вы просто сатана! – воскликнул Кэлами и рассмеялся. – Я заранее знал, что вы начнете издеваться самым изощренным образом над бездельником-анахоретом, который разглядывает свой пуп, пока другие трудятся. Ваш сарказм не стал для меня неожиданностью.

– Уверен, что нет, – ответил мистер Кардан, весело подмигивая.

– Хотя я понимаю, насколько уязвим для иронии, но она будет оправдана лишь для отшельника, который плохо справляется со своими обязанностями, и на самом деле его призвание – активный труд, а вовсе не созерцательный образ жизни. На свете немало идиотов, считающих, что в прямой деятельности заключен подлинный смысл, и ни одна мысль не имеет цены, если из нее не вытекает немедленная практическая польза. Существуют восемьдесят четыре тысячи путей. И путь чистой медитации вполне может быть одним из них.

– Я первый готов согласиться с этим, – произнес мистер Кардан.

– И если я обнаружу, что этот путь все же не мой, то вернусь и попробую себя в чем-то более практически ценном. До сих пор, должен признать, я не видел здесь для себя обнадеживающих признаков, но только потому, что искал свою дорогу не там, где существовала вероятность найти ее.

– Для меня главное возражение против длительной пупковой медитации состояло всегда в том, что ты остаешься на длительное время предоставлен самому себе и используешь одни лишь внутренние ресурсы. Образно выражаясь, питаешься собственным подкожным жиром вместо того, чтобы получать свежие продукты со стороны. И самопознание становится невозможным, поскольку познать свою сущность можно только через отношения с другими людьми.

– Справедливо, – согласился Кэлами. – Есть некая часть личности, которую ты можешь раскрыть лишь в связи с внешним миром. Но за последние двенадцать или пятнадцать лет сознательной жизни именно эту часть своей персоны я успел познать досконально. Познакомился с множеством людей, побывал в весьма любопытных ситуациях, и потому даже самые скрытые грани моего существа в той его части, которая познается таким путем, получила свой шанс проявиться. Так зачем же продолжать? Не осталось больше ничего, что я хотел бы выяснить, по крайней мере ничего более или менее важного. Но во мне живет вселенная непознанного, она ждет, чтобы я исследовал ее; огромный внутренний мир, куда можно проникнуть путем интроспекции и терпеливых, ничем не прерываемых размышлений. Этим стоило бы заняться из одного только чистого любопытства, но мною движут и более сильные побуждения, нежели любознательность. Человек может обнаружить при подобном поиске нечто столь огромное по своему значению, что смыслом такого исследования станут вопросы жизни и смерти.

– Да, – произнес мистер Кардан. – Но что произойдет месяца через три подобного целомудренного самосозерцания, если по этой дороге пройдет некое юное и прекрасное создание, «соблазнительно покачивая бедрами», как написал бы Золя, и посмотрит на вас огромными и томными черными глазами? Что тогда случится с процессом ваших раскопок в глубинах своей внутренней вселенной?

– Надеюсь, они продолжатся без помех, – ответил Кэлами.

– Вы лишь надеетесь? Но не уверены.

– По крайней мере я сделаю для этого все, что от меня зависит.

– Это будет нелегко, – заметил мистер Кардан.

– Знаю.

– Вероятно, вы обнаружите способ одновременно погрузиться в соблазн, не прерывая исследования внутреннего мира?

Кэлами покачал головой.

– Боюсь, это неосуществимо. Я был бы в восторге иметь подобную возможность. Однако подобный вариант не проходит. Даже если до известных пределов сдерживать себя. Мною это установлено, можно сказать, на собственном опыте. Да и все авторитеты в области медитации сходятся в таком мнении.

– Но ведь верно и то, – сказал Челайфер, – что религии даже предписывали периоды, когда мыслителю следовало целиком отдаться чувственности в качестве одной из составляющих, одного из ритуалов процесса самопознания, как и на время некоторых праздников.

– Но никто и никогда не утверждал, что данные ритуалы облегчают задачу тому, кто взялся за исследование потаенной части своего сознания.

– Вы не правы, – возразил Челайфер. – Не существует какого-то единого, «золотого правила», универсально действующего везде и всегда. В определенном месте и в конкретную эпоху традиции предписывали бы вам почитать своих отца с матерью за их почтенный возраст; а в иные времена, в других краях вашим долгом считалось бы поскорее отделаться от них самым варварским образом. Все относительно. В человеческой истории, на ее различных этапах, одни и те же вещи почитались и верными, и ошибочными.

– Это можно принять только с большими оговорками, – заметил Кэлами. – Существуют параллели между миром физическим и миром моральным. В физическом мире непознаваемая реальность зовется четырехмерным котинуумом. Он вроде бы одинаков для всех наблюдателей, но как только каждый из них пытается изобразить видимую им картину, он выбирает для своего графика исключительно индивидуальные оси в зависимости от своего движения, умственного состояния и наложенных на него ограничений. Человек придумал для отображения реальности оси трехмерного пространства и времени. Учитывая степень умственного и физического развития, а также условия, в каких человек существует, это и не могло быть по-другому. Пространство и время – необходимые для нашего существования понятия. Но когда мы пытаемся изобразить иную сторону реальности, в которой живем, то неизбежно ориентируемся на две другие оси – добра и зла. Моральная составляющая нашего существования делает для нас необходимым разобраться в том, что есть хорошее, а что – плохое. При этом реальность остается неизменной, но вот оси добра и зла смещаются, изменяются в зависимости от взглядов и позиций различных наблюдателей. Некоторые из них видят ситуацию в обществе более отчетливо и находятся в более выгодных точках для наблюдения. А вот непрерывные изменения условий общественного договора и морального кодекса в различные исторические эпохи в сторону ухудшения объясняются тем, что оси координат добра и зла для них выпадало определять самым ленивым, близоруким или занимающим самую невыгодную позицию наблюдателям. Когда же эти оси все же определялись наиболее светлыми умами, они оказывались поразительно похожими. Готама, Иисус и Лао-цзы, например. Они существовали очень далеко друг от друга физически – то есть во времени и в пространстве. К тому же очень разным было их положение в обществе. Но изображенные ими картины реальности невероятно близки. И чем ближе человек подходит к пониманию этих картин, тем более точно его собственные моральные координаты добра и зла совпадают с начертанными ими. А если все эти самые строгие моральные арбитры сходятся во мнении, что телесная распущенность мешает исследованию внутреннего мира, к их голосу следует прислушаться. Несомненно, что само по себе естественное и умеренное удовлетворение человеком своих сексуальных потребностей есть нечто, лежащее вообще вне сферы морали. Только если к этому примешиваются другие факторы, мы можем оценивать такие действия как добро или зло. Они становятся злом, если основываются на обмане или жестокости. И, разумеется, они не являются чем-то позитивным, если порабощают ум в момент познания им самого себя, то есть в то время, когда сознанию надлежит быть совершенно свободным и использовать эту свободу для самопогружения и самосовершенствования.