Георгий Караславов - Дурман

— Значит, по закону! — отчаянно мотал Иван головой, — значит, от всего свою часть возьмет, отделится, как брат бы отделился…

Что же тогда у них останется? Они с матерью возьмут две доли. Тошка и Петю — одну. Но у них всего-навсего сорок восемь декаров земли да декар приусадебного участка вместе с домом. Значит, она возьмет шестнадцать декаров. Сколько же у них останется? На что жить будут? Хватит ли прокормиться? Правда, их с матерью будет двое, но ведь ему пора уже жениться, станет их трое, а потом… потом, не век же им втроем жить?.. А сколько с тридцати декаров возьмешь? Тошка, небось, самые лучшие участки возьмет, те, что их кормят… А хорошей землицы всего-то пятнадцать декаров, остальное — краснозем, липкий, как клей: обрабатывать трудно, а родит плохо.

— Что же она возьмет? — тревожно спрашивал сам себя Иван. — С какого конца?

Как бы так поделить, чтобы ей выпали участки поплоше? Ну вот, прикинул он в уме, земли у Дорожки. Но не в силах был расстаться ни с одной полоской. Ему были дороги деревья, кустарники, даже зарослей на межах ему было жаль. В их тени он отдыхал когда-то, опахивал их плугом или обходил с серпом в руках, на ветках деревьев висели его сумка и баклажка. Каждый комок земли прошел через его руки, каждый камень своими руками в поля вынес. На этих нивах прошли лучшие дни его жизни, отсюда он украдкой засматривался на девушек во время жатвы и пахоты, там мечтал о своих зазнобах, там его сердце радостно билось в предвкушении любви, семейной жизни…

Если бы доля эта полагалась только Пете, Иван дал бы ему самую лучшую землю. Но теперь чужая нога ступит там, чужие руки будут собирать там плоды этой земли, чужие глаза будут радоваться даровому, без труда приобретенному добру?

— Неправильно это! — стиснул зубы Иван. — С какой стати?!

И он начал кроить другое: нельзя ли забрать ребенка? Да и бездетной вдове легче выйти замуж! Ну а она, сколько там полагается, пусть свое возьмет. Или, может, они ей деньгами выплатят. Подпишут договор, а там за два-три года скопят денег…

Иван запнулся.

Как в наше время накопишь денег?! Да у него денег на пару ботинок нет, а тут целая доля! Пустая затея!.. Она ведь не только землю возьмет, ей полагается часть и от двора, от дома, от утвари, от всего.

— Нет! — махнул отчаянно Иван рукой, болью сжало ему сердце. — Не найти нам столько денег при таком кризисе. Да и с каждым годом жизнь становится все труднее: новый год — новые расчеты, не те, что в прошлом году… Потом на деньги она и не согласится. Возьмет ребенка и имущество, а они останутся у разбитого корыта со своими жалкими остатками…

— А может, попросить ее? — подумал с надеждой Иван. — Не такая уж она несговорчивая. „Так и так, дескать, раз у тебя новая жизнь, новое счастье, уходи, но только не проси много, не разрушай хозяйство…“ „Ну, ладно, — скажет она, — дом берите, вам оставляю, а мне давайте за него Кабатину“. И дадут, в наше время разве новый дом построишь? А без Кабатины — им конец, она их кормит…

— Авось не выйдет замуж снова! — вдруг пришла в голову Ивана спасительная мысль. И он за нее радостно ухватился. Будет жить у них, воспитывать сына в мире и согласии. Как королеву, будут ее почитать, пылинки сдувать. Так и для Пете лучше: вырастет в своем доме, среди своих родных. А они на руках его будут носить, выучат, в люди выведут. Ради Пете она согласится. А то ведь все бывает: не дай бог, вырастет лоботрясом, плохих дружков заведет — вот и покатился по наклону…

— Нет! — поджал губы Иван. — Такая молодая вдова, да всего с одним ребенком, да с таким приданым… Обкрутится снова, ждать не будет… да и мать еще тут… поедом ест.

Наконец-то Иван понял, почему его мать так относится к снохе. Вообще, жизнь раскрылась перед ним во всей своей сложности, со всеми неприятностями, все перепуталось в его голове, и чем дальше, тем больше. Ему хотелось найти оправдание для матери и осудить Тошку, но в голове его, как ржавый гвоздь, засела одна мысль: „Но в чем же ее вина? Работает, как вол, нянчится с ребенком и тише воды, ниже травы. Кто знает, может, и не выйдет во второй раз замуж, или от своей доли откажется…“

Сначала он украдкой наблюдал за ней, пытаясь разгадать ее мысли, узнать ее штаны. Но чем больше на нее глядел, тем сильнее росла в нем уверенность, что не проявит она великодушие, все до капельки возьмет себе. Неприязнь рождалась в его душе и перерастала в ненависть, сворачивалась в злобный клубок. Невольно, даже сам того не замечая, он стал видеть в ней чужого человека, даже врага. Он уже прятал от нее глаза, потому что в них вспыхивали искры ненависти и злобы.

Уже на следующий день Тошка почувствовала эту перемену, и сердце ее больно сжалось.

— И его уже настрополила! — всхлипнула она.

Теперь ей неоткуда ждать защиты. Даже если Иван будет только отмалчиваться, избегать разговоров с ней, будет косо на нее поглядывать — и это много. А если начнет придираться? Тогда она долго так не протянет, они ее сведут в могилу…

Пете! Только один он, ее маленький Пете, у нее остался! Он не откажется от нее, не бросит. И она будет жить только ради него! Один он успокаивал ее, один он давал ей силы сносить злые нападки свекрови…

Тошка была уверена, что Иван не станет говорить плохо о ней, слова против нее не скажет. Она знает его мягкий характер, доброе сердце. Но каково ей глядеть на его постоянно хмурое, сердитое лицо?

„Может, он чем другим раздосадован, — силилась она обмануть самое себя, — но почему на меня-то сердится, чем я виновата?“

Она мысленно вернулась к тем счастливым дням, когда еще был жив Минчо, и воспоминания хлынули неудержимой лавиной. Тошка знала все тайны Ивана. Он раскрывал перед ней свои любовные муки и рассказывал о своих победах, она помогала ему при неудачах. Платочки, колечки, фартуки — все это проходило через ее руки. Это она советовала ему, как и когда подарить их приглянувшейся девушке.

И Иван нередко вспоминал об этом, но теперь ему было не до девушек и не до любовных переживаний. Боязнь потерять столько земли словно парализовала его. Что бы ни думал он, на уме было только одно: как бы полегче и подешевле отделаться от невестки. Два-три раза ему даже снился сон, что они делятся с какими-то неизвестными людьми. Раздел заканчивался дракой, поножовщиной и кровью.

До разговора с матерью, когда он узнал о праве Тошки на часть имущества, он любил пройтись по деревне, поболтать с дружками о том, о сем, почитать газету. Но с тех пор, как узнал об этой проклятой Тошкиной доле, он посерел, замкнулся в четырех стенах. Будущее пугало его. Все чаще и чаще он уходил в амбар и сидел там, тупо глядя в одну точку. Унылые мысли одолевали его. Иногда приходил кто-нибудь из товарищей, но Иван не хотел никого видеть. Мать показывалась в дверях и отвечала коротко и сухо: