Георгий Караславов - Дурман

Однажды он не выдержал, сел к ней и стал просить.

— Мама, отдохни, хватить тебе работать, ты еще не оправилась после болезни… И без тебя все сделаем… Ну, а если что не так, не беда, все равно отдыхать нужно… А годы твои немалые, ты свое уже отработала, теперь отдыхай…

— Без меня, сынок, ничего не сделаешь, так все оставишь! — отвечала она ему, угрожающе покачивая головой. — Вижу, ни о чем-то ты не думаешь, ни о чем не печалуешься… А время идет, ждать некогда, когда ты за ум возьмешься… — Она на миг умолкла, как-то жалобно глянула на него и снова покачала головой. — Без меня, сынок, ничего не сделаешь!

Иван испуганно смотрел на нее. „Значит, и до этого дожили!“ — ломал он в отчаянии пальцы, не зная, что ей сказать в ответ, как успокоить, как отвлечь от странных мыслей.

— Без меня ничего не сделаешь, ничего не сделаешь! — шептала она, как в бреду, слабым голосом и качала головой.

— Невестка по дому управляется, я за скотиной хожу и в поле работаю, — начал спокойно Иван, — тебе-то о чем беспокоиться?.. Возьми внука, гуляй с ним, ходи в гости, — вот и вся твоя забота…

— Пойду, пойду в гости скоро… на погост…

— Ну что ты, мать, — в глазах Ивана стояли боль и мольба, — одно заладила… Ты только скажи, если что болит, если мочи нет, к доктору в город тебя свожу… Продам немного жита или взаймы возьму… Так не оставлю…

— Свозишь, как же, в чертово пекло.

— Сама подумай, что говоришь, — ласково укорял ее Иван. — Ну, хоть разок меня послушай, да и одна поездка не бог весть во сколько обойдется…

Старуха молчала. Но потому, как она на него глянула, как снова покачала головой, ему стало ясно, что говорит он впустую.

„Ах ты, мука смертная! — в отчаянии готов был вскричать он, — ну что же мне с ней делать, к кому везти, чем лечить?!.. Тьфу, ты пропасть! Правду люди говорят: пришла беда — отворяй ворота. Брат помер, а вот теперь мать… — он не докончил мысли, такой ужасной она ему показалась. — А, может, и не того… — пытался взять он себя в руки, хватаясь за соломинку надежды. — Она ведь сроду была такая, строптивая да поперечная“.

Иван пошел в кухню и остановился в дверях.

— Плохо дело! — вздохнул он. — Плохо!

Тошка стирала, стоя к нему спиной; ее стройное, красивое тело изгибалось в тонкой талии в такт движений, руки так и мелькали. Она увлеклась работой и не заметила, как он появился за ее спиной, только услышала его тяжелый вздох и последние слова.

— Что ты говоришь? Что случилось? — испуганно обернулась она к нему, не вынимая рук из корыта.

— Мама совсем плоха, — сказал тихо Иван.

— Опять слегла?

— Да нет, но… это самое…

Тошка оставила стирку, обернулась к нему с тревожным вопросом в глазах:

— Что с ней?

— Не пойму… — пожал плечами Иван.

— Ты говоришь, снова заболела?

— Да нет… не знаю… — замялся Иван. — Похудала очень… И все… это самое… нервы, может быть, или что другое… не пойму ничего…

Тошка помолчала, глубоко задумавшись. „Нервы, говорит… Вот оно что, — дошло до нее, — поэтому, значит, она такая, теперь понимаю…“

— К доктору бы надо, — предложила Тошка.

— Вот и я то же самое ей толкую, — оживился Иван. — И знать не хочет… я и так и этак… не желает, ты же знаешь, какая она…

Старуха прислушалась. Тошка кашлянула раз, другой, но в этом кашле было, пожалуй, нечто серьезное, не простое откашливание. „Постой, постой! — навострила уши старая, как охотник, выслеживающий дичь. — Если еще раз закашляется, значит, и она эту инфлюэнцу подцепила!“

Тошка повертелась в другой комнате, занятая каким-то делом, и вышла. Точно у дверей старухи она остановилась и шумно высморкалась. „Ага! Ага! — радостно вытаращила глаза старуха. — Точь-в-точь, как у меня началось. Только бы покрепче ее разобрало!“

Тошка прошла в кухню. Старая прильнула к окошку, вслушиваясь, но не могла ничего понять. Ей не терпелось услышать кашель еще раз. И, не услыхав больше ни звука, отпрянула от стены и приподнялась. „Постой, пойду-ка я сама посмотрю, — решила она. — И если это неспроста, я ей сейчас устрою лечение… Пока еще есть время, а не то опять упущу случай, как в тот раз…“

— Невестка, свари немного фасоли на обед, — распорядилась старая, входя в кухню.

— Похлебку или как? — спросила Тошка в нос. И когда повернулась к ней лицом, старуха увидела, что кончик носа у нее покраснел, глаза влажно блестели, она тяжело дышала. Старая вздрогнула, не помня себя от радости, к которой примешивался и страх, как бы ей вновь не обмануться в своих надеждах. Настал тот момент, которого она так долго ждала. Сейчас! Сейчас я тебе покажу… „Пресвятая богородица, царица небесная, помоги!“ — прошептала старуха и прислонилась к лавке, стоявшей у дверей. Салтамарка, лежавшая поверх аккуратно сложенных покрывал и половиков, упала к ее ногам. Но она даже не заметила. Сердце ее дико колотилось в груди, руки дрожали мелкой дрожью. Впервые за эти дни глаза ее радостно засверкали, хотя в них мелькали и тревожные искорки страха, как бы и на этот раз не упустить такой долгожданный момент. Но на этот раз она не даст промаху. Все наладит, как надо. Только бы дурман не подвел. „Пресвятая дева Мария! — перекрестилась старая за спиной Тошки. — Помоги и наставь! Что сначала подсыпать? Молотый дурман с перцем или подлить из пузырька? А потом и еще дурману подсыпать! Подсыпать! — затрясла старая головой. — Если одно не проймет, другое свалит. Только бы конец всему, только бы конец“.

Старуха словно ожила заново, почувствовав неожиданный прилив сил, вмиг, как рукой, сняло все боли в плечах и пояснице. „Сейчас! Сейчас! — подбадривала она себя в радостной тревоге, смешанной с неведомым до сих пор страхом. — Наконец-то и мне полегчает, а то и кусок в горло не идет, хоть высплюсь наконец спокойно! Скорее, скорее!.. Сказать ей? А, может, прямо пойти и нацедить вина? А вдруг Иван? Она совсем забыла о нем. В другой раз в кофейнях с утра до вечера пропадает, а сегодня, как назло, в хлеву застрял, особого приглашения ждет… И Пете тоже под ногами вертится… Ну с ним-то просто: она уведет его в комнату, займет чем-нибудь… Но вот Иван-то, Иван!“

Старой не терпелось покончить с этим делом поскорее, чтобы можно было, наконец, вздохнуть свободно, сбросить этот камень с груди… Вдруг она оживилась от пришедшей в голову счастливой мысли. Она пошлет Ивана по какому-нибудь делу, куда-нибудь подальше, чтобы она могла спокойно сделать свое дело… „Есть еще время, есть!“ — успокаивала она сама себя. Но ей уже не терпелось, она спешила, словно боялась опоздать… Столько дней ожидания, столько дней надежды, столько времени она следила за каждым ее шагом, за каждым ее вздохом, кашлем или чихом… И вот теперь, когда она уже было начала терять надежду…