Георгий Караславов - Дурман

Тошка суетилась около очага, раздувала огонь, подбрасывала щепки и сучья, готовилась к дневной работе. Свекровь следила за ней со спины и слегка покачивала головой. „Попалась наконец-то мне в лапы!“ Той, другой, крепкой, ненавистной Тошки уже не было. Перед ней была больная Тошка, которая скоро выпьет стакан вина с дурманом…

Старая не думала о последствиях. Впрочем, она уже все обдумала заранее за эти долгие месяцы и была абсолютно уверена, что все кончится благополучно. Придут соседи, удостоверятся, что умерла скоропостижно, как ходила, так и умерла, быстренько похоронят и дело с концом… На скольких похоронах была старая, и никогда не заходило разговору: как умер тот или этот. Умер, вот и все, так было богу угодно. Много всяких болезней на свете, откуда людям знать: здоров был человек или хворый. В прошлом году, когда Пеню Арабаджия помер, все диву дались. Такой был здоровила, богатырь да и только, не было человека, который бы не позавидовал его здоровью. Общее мнение было, что если не умрет от ножа или пули — всякое бывает — то жить ему не меньше ста лет. А оно вон как вышло… Поправлял колесо тележное, да так и остался на месте. Смотрят люди — лежит рядом мертвый и все… Но никто и слова не сказал, никто ни в чем не усомнился. Умер человек, что из того… И с Делей Пангалкиной такое же случилось. Днем опыляла анис, вечером слегла в постель, заохала и, пока сообразили, кончилась… И она была молодая и крепкая, как репка… Люди, может, и пошушукаются насчет Тошки, но о старой дурного слова не скажут, в этом она была уверена. Да и откуда таким словам пойти? Жили добром, в согласии, чего еще желать надо? Да и если и узнают про отраву, опять ничего. Ну, выпила яду, выпила, кто тут виноват? Мало ли люди травятся, и молодые и старые… Каждый сам своей жизни хозяин, разве остановишь? Ну, поинтересуются, почему, дескать, руки на себя наложила? Невмоготу жить стало или что? Ну, и пусть интересуются… Захотела и умерла. А почему да отчего, это она одна знает… Да у них в деревне очень-то и не копаются в таких делах. Враги да недруги пошипят немного, ну и пусть шипят, их дело. Ей бы только свое добро сохранить, а они пусть болтают, сколько хотят… Да нет, никто ни о чем не догадается. „Только бы дурман не подвел!“ — молилась старая в страхе и отчаянии.

Вошел Иван. Шерстяные онучи обрызганы грязью, на спине солома. Отряхнулся и сел к огню на низкий трехногий табурет.

— Нет ли чего пожевать? — обернулся он сначала к матери, а потом глянул на Тошку. Старая словно только сейчас его заметила, удивленно взглянула на него и заворчала:

— Ишь, сколько мусору в дом приволок, убирай за тобой, пойди отряхнись во дворе.

Иван осмотрелся:

— Две-три соломинки, не велика беда…

— Не велика беда! Для тебя, может, и не беда, а ты подумай об тех, кто должен за тобой убирать!.. — Старая повысила голос, явно показывая, что имеет в виду Тошку.

Чтобы Иван не подумал, что она пожаловалась свекрови, Тошка тихо заметила:

— Да ничего, мама, я сейчас подмету…

— Ничего! Как так ничего? — понизила старая тон и добавила уже совсем мягко: — Ну да ладно, дай ему чего-нибудь поесть, пусть идет по своим делам… А то, когда… — Старая хотела добавить, что в другой раз с раннего утра уже торчит в своих кофейнях, а когда ей не нужен и даже мешает, сидит дома, как назло, да еще и есть просит… Но вовремя осеклась и повернула совсем в другую сторону: … когда ты в такую рань есть просил…

— Да я вчера и не ужинал, оголодал, — начал оправдываться Иван.

— Шляйся побольше…

— Ну, завела… — перебил ее с досадой Иван. — Чем же мне заняться?

— Не знаешь, чем бы заняться?.. — Старуха запнулась: вот тебе раз, сам же и спрашивает. Она тут же вспомнила, что дядя его Продан просил зайти к ним помочь плетень у огорода поправить. Позавчера волы зашли в огород и повалили плетень. — Вот тебе и дело. Иди к дяде Продану, помоги плетень поставить… Вчера мы с ним виделись, так он просил тебе передать…

— Хорошо, схожу, — ответил Иван. — Прямо сейчас и пойду.

Строгость матери, защищающей Тошку, очень ему пришлась по душе. „Смотри-ка, как подобрела!“ — радовался Иван.

— Пойдешь к дяде Продану, возьми с собой Пете, пусть поиграет с Ангелчо, — продолжала старая. „Все устраивается, — подумала она, вне себя от радости. — Пусть уходят оба, а то, не дай бог, помешают еще…“

— Возьми его, возьми с собой, — попросила и Тошка. — Надоело ему все во дворе да во дворе. Да и играть ему здесь не с кем, все соседские ребята постарше, не хотят с ним водиться.

— Пусть идет, — кивнул Иван. — А где же он?

— Я сейчас его приведу, — сорвалась с места Тошка, — вместе и позавтракаете на скорую руку…

— Пусть садятся вместе за стол, не станем с каждым отдельно возиться, — поддержала ее свекровь.

Голос чуть было ее не выдал. Или, может быть, ей так показалось? Она чувствовала, как сердце бешено колотится в груди. От волнения горло перехватило и помимо воли вырвался какой-то хриплый звук. „Сейчас! Сейчас! — думала она. — Если не захочет сама выпить, я ее силой напою… Нет, она выпьет. Еще сама себе вина нальет и дурману сама всыпет… А отвар из пузырька старая потом куда-нибудь выльет украдкой…“

Старуха вышла из комнаты. Ей не сиделось на одном месте, да к тому же она боялась, как бы Иван не понял по глазам, что она задумала, и не испортил все. А теперь этим утром все складывалось как нельзя лучше. „Только бы… только бы, господи…“ — повторяла про себя старуха. Мысли ее мешались.

А время текло медленно, лениво. Иван и Пете все еще торчали на кухне, собирались так долго или еще что, черт их знает… Старая начала беспокоиться. Вот уже и обед скоро, а они все еще копаются… Если и этот день пройдет напрасно, если и сегодня она ничего не сделает, бог знает, когда еще выпадет такой удобный случай…

Старая очнулась. Калитка хлопнула, и Пете помчался по улице, как взбрыкивающий жеребенок, и в ясном воздухе разнеслось его веселое „тра-ла-ла! тра-ла-ла!“ Теперь? Да, теперь они в доме были одни. Никто ничего не услышит, не увидит. Только бы какая-нибудь гостья не приперлась. Старая так и ощетинилась, представив, что какая-нибудь соседка-трещотка может притащиться именно сейчас… Надо будет выгнать… Да как же ее выгонишь — она тут же почует неладное… Встань сейчас родная мать из гроба, старая и ее бы не пожелала видеть… Одна только единственная мысль сверлила мозг: скорее, скорее, не откладывая. Чтобы еще до обеда все кончилось.

Старая прильнула к окошку, напряженно всматриваясь во двор. Дверь слегка скрипнула. На дворе показалась Тошка, повозилась за амбаром, потом вышла и повернула к тумну. „За дровами пошла“, — проглотила старуха сухой комок в горле. И вдруг вся ослабла, силы ее оставили, голова бессильно упала на грудь, как тяжелый, огромный камень. Она знала, что ей надо делать, но не в силах была сдвинуться с места, ноги не слушались, словно перебитые. „Неужели не смогу?“ — спросила она себя, охваченная ужасом, и оперлась на руки. Поднялась, сама не зная как. „Скорее! Скорее!.. Время идет!“ — подгоняла она себя, шатаясь из стороны в сторону, как пьяная. В чулан, к сундуку… Нащупала ключ, привязанный к фартуку, освободила его и, держась руками за стены, вошла в полутемную каморку. Дрожащими руками она быстро отомкнула сундук и зашарила в поисках необходимого. Сначала она лихорадочно выбрасывала из сундука сложенные там вещи, но потом, сообразив, что нужно будет обратно их укладывать, стала искать более спокойно. „Что же я делаю? — сказала она вслух, — только бы она не увидела, как я ищу“. Старая вдруг испугалась, что Тошка увидит, как она что-то ищет в сундуке. Наверно, смеяться начнет над ней, так весь план рухнет… „Ох, господи, царица небесная! Ну, куда же я их сунула!“ — бормотала она себе под нос, роясь в старом тряпье. Теперь время летело стремительно, ей казалось, что прошел уже целый день. Тошка, наверное, уже вернулась в кухню и ждет ее. А когда увидит, что ее нет, пойдет искать и войдет в чуланчик. И застанет ее здесь. „А потом что? Тогда все пропало, все пойдет прахом… Как так, пойдет прахом? Почему?..“ Старая постепенно уняла волнение и с новой энергией продолжала свои поиски… Но страх не отпускал ее, и чем скорее хотелось ей отыскать отраву, тем менее это ей удавалось. Узелок с дурманом и пузырек с отваром словно потонули среди этого тряпья и старой одежды. Ну вот, наконец-то! Нашла! Она крепко схватила свое смертоносное снадобье дрожащими руками. Но нет, надо сначала запереть сундук. Неизвестно почему, но ей казалось, что надо непременно запереть. Войдет кто-нибудь и спросит: „А почему этот сундук не заперт?“ Но, повернув ключ, она вдруг сообразила, что теперь уже нет смысла запирать. „Пусть лучше будет не заперт, — пришла ей в голову новая мысль. — До сих пор стоял так, пусть и теперь будет, как раньше…“ И она снова протянула руку, но рука дрожала, ключ плясал и не мог попасть в замочную скважину, которая все уплывала куда-то в сторону. Да и свету было недостаточно, она действовала почти на ощупь. „Ах, ты, будь ты неладен! — разозлилась старая. — Да и я-то не лучше, руки как крюки!“