Мор Йокаи - Призрак в Лубло

– Ешь, свинушка, наедайся, – говорила Жужика свинье,

– это пойдет на пользу твоим поросяткам; принесешь семерых, если много будешь кушать, понимаешь? А если еще больше станешь лопать, то и девятерых. То-то здорово будет!

Она поскребла покрытую густой щетиной спину свиньи, а та, хрюкая, улеглась в своем хлеву у ног девушки, перевернулась и, растопырив ноги, позволила Жужике поскрести ей и брюхо.

– Хорошая будет ветчина, – приговаривала девушка. –

Отрежут у нее окорока, четыре окорока, вспорют брюхо, вот так. . превосходно! Извлекут внутренности; я промою кишки, а отец нашпигует их: да, да, вот так-то! Будет у нас колбаса! Сосиски! Великолепное сало, копченое сало!

Шкварки! Ой, и до чего же хорошо будет!

Свинья блаженно хрюкала, и ее брюхо колыхалось от удовольствия.

Но вот хлопнула дверь; Жужика оглянулась – позади стоял какой-то незнакомый солдат, оборванный и бородатый.

В первый момент она даже испугалась, решив, что опять объявился здесь какой-нибудь неприятель и вот уже пришли проводить реквизицию; однако тут же она заметила, что солдат не вооружен, да и вид у него далеко не воинственный.

– Кого изволите искать?

Солдат молчал и только смотрел, смотрел, улыбаясь одними глазами, – большой лохматый русский солдат.

– Скажите, сестренка, не здесь живет Пал Хитвеш?

Жужика, глядя на солдата, только пробормотала:

– Здесь...

– А вы уж не дочь ли его?

– Да.

Солдат весело крякнул и воскликнул:

– Так иди же скорее в дом и скажи. . Скажи, что вернулся домой Андриш!

Глаза у Жужики округлились от удивления, колени задрожали:

– Братец Андриш?

Она вихрем помчалась к дому.

– Мама, матушка! Подите-ка сюда!

Худая, костлявая черноволосая женщина вскинула на

Жужи свои строгие карие глаза.

– Что там такое?

– Андриш, Андриш! – захлебываясь от радости и хлопая в ладони, воскликнула Жужика и опрометью кинулась обратно.

Но солдат уже показался в дверях и вошел в комнату.

Он был невысок ростом, но ладно сбит и широк в плечах.

– Матушка!

– Сынок! Сыночек. . милый ты мой сынок!.

Женщина раскрыла объятия и прижала к груди своего сына, бедного, оборванного солдата, о котором вот уже целых семь лет не было ни слуху ни духу.

Жужика, подобравшись, сбоку припала к плечу своего старшего брата, и так стояли они втроем в маленькой комнатушке и плакали.

А тем временем со двора потянулись мужики и бабы, которые, увидев незнакомца, пошли за ним, влекомые любопытством, – не из бывших ли он пленных?

Прибежали соседские ребятишки. Один трехлетний малыш спросил:

– Дядя солдат, вы пришли из пьена?

– «Из пьена», сынок, из плена, – ответила ему его мать, подхватив ребенка на руки, и тоже заплакала: – А вот когда твой отец вернется, сынок?

Плакали все, даже совсем чужие.

Остановился у калитки и Йошка, который как раз проходил мимо Хитвешей. С тех пор, как они вернулись с молотьбы, он ни разу еще не был в этих краях; Йошка не знал, как и под каким предлогом войти в дом девушки. И

вдруг... О, благословенная счастливая случайность!

Жужика, заметив его, воскликнула:

– Входите, входите! Это мой старший брат, Андриш, вернулся.

Йошка вошел.

В это время Андриш молча сидел уже у окна на маленькой скамейке. Все смотрели на него, а он сидел невозмутимый и безразличный. Весь его вид говорил об усталости.

– Истомилось дитятко в долгом пути... – плакала мать.

– Черт бы побрал этот венгерский обычай, – проговорил солдат. – Сорок дней держали меня под замком, в карантине. Ни еды не давали, ни мало-мальски приличной одежонки. Износил даже то, что на мне было. Раньше это хоть вид имело, так они еще цвет газом вытравили. Чтобы газ, значит, вышиб паразитов. Строго по правилам. А ты, парень, кто такой?

Йошка как-то не заметил даже, что он здесь посторонний, и стоял подле девушки, как человек, вхожий в этот дом. Да он и не чувствовал себя чужим, хотя ни разу здесь не был.

– Йошка Дарабош, – ответила Жужика, – Ну, сын дядюшки Бени Дарабоша. . Мы с ним работали вместе на молотилке.

Дело принимало все более щекотливый оборот, так как

Жужика даже матери еще словом не обмолвилась о парне.

Жужика вся вспыхнула, смущенная присутствием стольких людей, и, с трудом подбирая слова, добавила:

– Он ведь был навальщиком, ну, а я, я полову убирала.

Все рассмеялись. Андриш, этот издалека пришедший и только ввалившийся сюда солдат, который не успел даже место под собой согреть, протянул свою черную после долгого пути руку и сказал:

– Добро пожаловать, брат.

Йошка с пылающим лицом вложил свою руку в ладонь

Андриша.

6

С того дня в семействе Хитвешей началась веселая жизнь. Андриша наперебой зазывали знакомые, родственники. Каждый день он ужинал в другом месте. А какими кушаньями его потчевали! И не «чем бог послал», не какими-нибудь постными супами, картошкой да хлебом, которыми бедные матери обманывают желудки своих детей, а настоящими добрыми мясными блюдами, пирогами да и вином в придачу. Даже бедные люди и те, если уж звали в гости, старались не ударить в грязь лицом. Они готовы были все отдать Андришу, точно принося ему в жертву то, что предназначалось их несчастным, затерянным вдалеке и пропавшим без вести либо погибшим в бою сыновьям-солдатам. «Заходи, браток, – звали его и туда и сюда, – такая выпивка будет, что сначала нам придется заготовить завещание...» Днем же Андриш сидел в маленькой корчме, что против паровой мельницы Иштвана, и рассказывал о пережитом.

– В Архангельске было так холодно, что раз даже во мне замерзло съеденное жаркое из баранины, – И, перекрывая смех, с жаром объяснял: – Мы работали на железной дороге, грузили поезда. Как-то довелось нам грузить баранину – тысячи овец. Ну, кто-то отхватил себе ножку барашка, я тоже. И вот я приготовил жаркое. Эх, помню, и торопили же мы друг друга: мол, не готово ли? Снял я, значит, его с огня, смотрю: жирное-прежирное, потому как там ведь баранина не та, что у нас. Вот такой слой сала, с мою ладонь. Ну, известно, после этого жажда меня замучила; хватил я холодной воды, а температура там самое малое сорок семь градусов мороза. Ну, заболел, конечно. А

доктор так и сказал: стянуло, стало быть, в моих внутренностях это сало, заморозило его. Вот. . и пришлось мне четыре месяца проваляться в постели, брюшной тиф подхватил...

Все слушали его рассказ с глубокой серьезностью; впрочем, каждый из них тоже имел что порассказать о революции, о коммунизме, о «мире товарищей», а также о румынах и, наконец, о белом терроре.

Словом, что до разговоров, то они не иссякали.

Отец Андриша ходил вместе с ним, напустив на себя весьма важный вид; ему тоже нет-нет да перепадал стаканчик винца, в конце концов ведь он же отец; сын – это его гордость. Дома же пища стала, разумеется, еще более скудной: два едока, притом добрых едока – двое мужчин, и никакого заработка. Хозяйка снова помрачнела. Боже мой, думала она со страхом, не знаешь, что и предпринять. Не сегодня-завтра уйдет то немногое, что заработано на уборке, а чуть поворчишь – все, конечно, недовольны: