Мор Йокаи - Призрак в Лубло

— Просто я не люблю мертвых обвиняемых. И сколько же злотых он тебе дал?

— Семьсот.

— Но ведь здесь же больше семисот фальшивых! – возразил Новоградский.

— А что касается остальных, я попросту не знаю, от кого я их получил.

— Что ж, тогда узнаю я. Но до тех пор советую тебе не показываться при дворе. Его величеству было бы неприятно тебя видеть.

Староста кипел от гнева, негодовал, рвал на себе волосы, написал письмо королю, министру и хотел вызвать на дуэль начальника полиции.

Король же был добрым человеком и ответил ему примирительно.

«Я очень хорошо знаю, дорогой Любомирский, – писал он, – что не вы чеканили фальшивые злотые. Но даже если бы и вы это делали, то поступали бы точно так же, как я.

(Толстые люди всегда были не лишены юмора.) И я не осудил бы вас за это. Так что приходите и в дальнейшем к нам во дворец. Но если вы собираетесь играть со мной в ломбер, приносите с собой настоящие злотые и т. д.»…

А начальник полиции Новоградский в тот же день отправил в Сепеш двух тайных агентов, и те очень быстро установили, что и город Лубло и его окрестности завалены фальшивыми деньгами и что распространяет их в настоящее время покойный Михай Касперек, наезжающий теперь домой в виде привидения.

Когда королю все это доложил его министр, тот пришел в ярость.

— Конечно, – заметил он едко, – привидение и чеканит и распространяет фальшивые деньги! Куда проще! Ведь привидению не запретишь, его не накажешь!

Министр обиженно пожевал кончик своей, рыжей бороды.

— Жду приказаний, ваше королевское величество!

— Одно небольшое пожелание, – заметил едко Август II.

Министр наклонил голову и скрестил руки на груди, как это было принято при польском дворе.

— Отправьте этих двух ваших агентов вместе с их начальником на тот свет. Пусть они там и заканчивают следствие, куда так ловко они поместили место деятельности преступника. Так было бы справедливее всего. – И

король сам заулыбался своей идее. Он был по природе только вспыльчив, но отходчив. – Ну, а если говорить серьезно, – продолжал он, немного обождав, – напишите нашим именем приказ губернатору Фелициану Козановичу, что, поскольку, по моим сведениям, привидений не существует, а изготавливаемые ими деньги имеются, пусть он подумает над этим чудом и через тридцать дней доложит мне. Отошлите приказ с гонцом. На это время я даю ему всю полноту власти, включая право смертной казни.

Почти одновременно в Лубло прибыли этот приказ о смертной казни и делегация, которая ездила в Краков к епископу в составе Яноша Йожефи и Якаба Мацко.

Епископ на словах сказал членам делегации:

— Тот, кого однажды срубила коса смерти, поверьте мне, дети мои, воскреснет, не иначе как в Иосафатской долине. – Но все же он прислал и скрепленное его печатью письменное разрешение (господин Йожефи зашил его во внутренний карман своего жилета) разрыть могилу Михая

Касперека и для успокоения населения – если это поможет

– сжечь останки покойного.

Вот уж когда началось смятение в Лубло, едва об этом просочились слухи. Впрочем, Фелициан Козанович без промедления объявил жителям города через глашатая, под барабан о данном ему королем праве казнить и миловать...

Над замком подняли парадное шелковое знамя. Будто король самолично находился в городе. Другой глашатай, тоже под барабан, объявил, что жители в течение двух дней обязаны были снести все фальшивые деньга в курию, и, если после этого найдут у кого-нибудь хоть один фальшивый динар, виновного беспощадно покарает закон.

Нет, губернатор не медлил и в тот же день приступил к расследованию, вызвав к себе вдову, пани Касперекне.

Со дня похорон красавица еще ни разу не показывалась на людях. Хотя интерес к ней в городе был огромен.

Некоторые из любопытных, наверное, готовы были бы мизинец дать на отсечение, только бы взглянуть, как она теперь выглядит. Хороша ли еще по-прежнему? Горят ли на ее лице белые розы румянца, с тех пор, как их ласкает привидение?

— О! – вырвался возглас удивления из множества уст, когда она предстала в курии перед судьями. Стройный стан слегка наклонен, на белоснежном лице приветливая улыбка. Черная шелковая юбка так и дразнит таинственным шелестом. А как к лицу ей была маленькая расшитая шнуровкой жакеточка (тоже черная, потому что вдовушка все еще носила траур), которая так плотно облегала фигуру, что можно было сосчитать, сколько раз подряд она вздохнет. Только я никому не пожелал бы считать эти вздохи, чтобы голова не закружилась от хмеля. Даже губернатор и тот не мог оторвать от нее взгляда! А господин

Гертей не удержался от того, чтобы не шепнуть на ухо

Павловскому:

— Canis mater40! Ради такой красотки в самом деле есть смысл вставать из могилы. Что вы скажете, куманек?

Господин Криштоф Павловский был человеком немногословным, и потому он долго думал, прежде чем сказал:

— Эх, все женщины одинаковы. Я к своей, например, из могилы не вернусь.

Фелициан Козанович начал допрос:

— Скажите, сударыня, почему вы в трауре?

— Потому что у меня умер муж, – тихо отвечала вдова.

— Так кто же тогда тот человек, которого вы сейчас принимаете у себя в доме и. который провел у вас несколько ночей?

— Он, мой муж.

— Михай Касперек?

— Если ему на том свете не дали другого имени, значит

– он.

— Кто же он: призрак, дух, тень, дьявол, или – настоящий человек из плоти и крови?

— Не знаю, – тихо, загадочно отвечала женщина.

— Как же вы не знаете? Ведь вы же муж и жена? Так что не говорите нам, будто вы не знаете. Ведь вы же разговариваете друг с другом, наверное, он и целует вас? Так или нет? Касперекне покраснела до самых ушей, стыдливо закрыла лицо шелковым передником.

40 Черт побери! (лат.)

— Так.

— Ну вот, – подхватил Козанович. – И что же, горяч его поцелуй, как поцелуй любого другого мужчины? Приятен он? Мария оскорбленно покачала головой, и прекрасные волнистые волосы ее вдруг стали распространять вокруг себя в зале свежий аромат фиалки. И в самом деле, в волосах у нее было заколото несколько цветков.

— Другие мужчины меня никогда не целовали.

У Фелициана Козановича (в конце концов ему было всего лишь тридцать пять лет) защипало в носу от запаха фиалки, который, смешавшись с дразнящими ароматами женского тела и волос, поплыл вокруг судейского стола.

Казалось, губернатор уже готов был вскочить, поцеловать красавицу, – разумеется, в интересах общества – и спросить: таким был тот поцелуй? Однако, сдержавшись, он не сделал этого.

— Мария Яблонская, – произнес он сдавленным голосом, запинаясь, – мы заседаем здесь именем бога и короля, желая положить конец злодейству. И поверьте, нам не доставляет удовольствия задавать вам всякие глупые вопросы. Нас интересует правда, истинное положение дел.