Юрий Семенов - Тропа обреченных

…Когда Мария ушла, Зубр помедлил спускаться в схрон, прошелся из угла в угол, нервно сел на лавку, сгорбился, обхватил руками голову и несколько минут сидел так, будто бы все еще отходил от поцелуя Артистки. Но Зубр думал не о ней. Он никак не мог решиться взять врачиху Моргун с собой. Слишком секретный предстоял переход, где ни одного постороннего человека быть не должно. К Хмурому путь! Нарушишь жесткие правила конспирации, поплатишься головой. Тайком провести Муху с собой невозможно. А оставлять ее у Бибы он не хотел. Желал побыстрее приблизить женщину к себе, не задумываясь о согласии — оно ему не требовалось.

Зубр вдруг резко поднялся, с решимостью пошел к лазу.

Над Ступинским лесом светила луна. Можно было продолжать путь — до лесничества оставалась самая малость: выйти напрямки к берегу речки и дальше вниз по течению не больше километра. Низко пригибаясь, Сухарь отправился скорым шагом через просеку. Эта пробежка напомнила ему точно такой же путь в лесу, у самой границы на Львовщине, в канун войны. Тогда он тоже шел на встречу с оуновцами из-под Грубешова на польской территории. Доставил им приказ об организации вылазок и нападения на части Красной Армии в случае войны. С содержанием этого приказа прежде других ознакомился Поперека, бывший в то время старшим батальонным комиссаром, заместителем начальника особого отдела 6-й армии КОВО.

Антон Тимофеевич старался неслышно скользить подошвами по мягкой, травянистой земле. Он так увлекся осторожностью передвижения, что треснувшая вдруг под ногой ветка вспугнула его и остановила на полшаге. Сухарь прислушался. Сквозь глухую тишину доносилось журчание воды. Он вспомнил неширокую речку, в которой ловил раков, знал, что если возьмет чуть левее, то выйдет на лесную дорогу, а по ней прямо к дому лесника.

Волнение охватило Антона Тимофеевича, едва он постучал в слабо освещенное окно, теплом обдало его грудь — встреча с родными всегда чувствительно задевала его.

Дядько Селиван, кряжистый, как и батька Антона, белоголовый старик, встретил племянника с восторженным причитанием не хуже тетки Ивги, засуетился у стола, не зная, чем и приветить желанного гостя, уцелевшего в небывалой войне.

— Бабка-то вчера к Маньке умотала, шестого родила, одурела баба, по нонешнему времени двое одного не прокормят… Ну а ты, ты-то как? На похороны Тимоши-то я не попал, месяца два спустя узнал. Да и ты, слыхал, батьку не хоронил. Вот она, жизнь-то, околеешь тут под деревом, зайцы стороной обходить станут, люди не скоро сыщут.

— Да что же ты себя хоронишь, здоровый такой? Нытиком вроде не был.

— Заноешь, когда нутро дерет.

— У врача-то был? Что он говорит?

— А-а… — отмахнулся старик. — Ты-то как? Садись поешь да рассказывай. Иль с дороги поспать охота? Отоспишься в моей глуши.

Антону Тимофеевичу совсем не хотелось спать, он достаточно отдохнул в дороге. К тому же ему очень не терпелось поговорить, рассказать «все» о себе, узнать обстановку, войти, как выразился бы Поперека, в атмосферу жизни.

И он поведал родному дяде свою горькую судьбину, связанную с пленом, не забыв упомянуть и о происшествии в селе Бабаеве, откуда пришлось бежать, отстреливаясь. Дядько Селиван вздыхал и охал, потом сходил во двор, прикрыл ставни. А вернувшись, не знал, что сказать, скорбно поглядывал на племяша.

— …У меня, конечно, не найдут, — начал он осторожно. — Милиция, говорю, не доберется, что-нибудь придумаем. Но тут другая, понимаешь, на пути пень-колода. Ходят тут разные люди, которые скрываются в лесу, наверное, знаешь, о ком я говорю, прознают, к себе увлекут. А у них и вовсе гибельно.

— Бандиты, что ли? — не ахти какую догадку проявил Антон Тимофеевич, довольный, что все пошло как надо.

— Не вздумай при них ляпнуть «бандиты», кишки выпустят. Они заходят иногда. Да вот вчера были.

— Дядь! У тебя с ними дела какие?

— Никаких делов. Бывает, оставляют продукты, переднюют, раненых пару разов оставляли. Возразишь, брыкнешься, башку оторвут. Что я тут один с ними в лесу? Ладить приходится. Нынче, видать, придут, днем тут один кабана в погреб на снег положил.

— Смотри, как бы тебе чекисты не накостыляли.

— И они заходят иногда.

— Со всеми ладишь, — уже тоном упрека сорвалось у племянника.

— Лажу, — простодушно признался старший Сухарь. У него пропал интерес продолжать разговор. Предложил, беря лампу: — Пошли спать. Разберешь себе в передней.

— Спасибо, иди сам туда. Мне нынче охота на печке, забыл уж, когда валялся на ней. Вот и полушубок, кстати, постелю.

— Шел бы ты, Антон, в горницу, — просяще предложил дядько Селиван. — Вдруг явятся эти, ну, из леса которые, тут сразу разглядят — давай ответ, кто да что. А туда они редко суются.

— Не беспокойся, не съедят они меня. Можешь рассказать, кто я и чего прибежал к тебе. Они с документами могут помочь. Иначе труба мне…

— То-то и оно. Беда-то какая! Ума не приложу… — запричитал дядько Селиван, ложась тут же возле печки на топчане, будто бы не желая оставлять племянника один на один со своей бедой.

…Под утро в окно постучали сильно и требовательно. Не зажигая огня, дядько Селиван открыл дверь. В прихожку шумно ввалились трое, и по тому, как один из них зажег спичку, привычно сиял стекло с лампы, подпалил фитиль, было видно — бандиты тут как дома. Антон Тимофеевич вполглаза наблюдал за ними с печки.

— Мы ненадолго, Селиван. Кривой принес кабана?

— Доставил, в погребе на снегу.

— Добро. Жалко ты, старый хрыч, не умеешь колбасу делать, волоки теперь… А тут спешить надо, напоролись мы нынче на «ястребков», как бы сюда не пришли. Уйдем, не трясись, я посты расставил.

Говоривший был среднего роста, мужиковат и угрюм, со скрипучим, хрипловатым голосом. Он присел было у стола, пока двое других пошли за тушкой борова, как вдруг заметил выглядывающую с печного полога черноволосую голову. Живо подошел к спящему, оглядел.

— Кто это? — настороженно спросил он лесника.

— Свой, племяш мой, сын моего брата. Дурак, чего-то натворил в Бабаеве, схватили его, а он обезоружил «ястребка» и убежал со стрельбой, говорит, может, и убил кого-то.

— Куда же он метит? Тут ему ни к чему отираться, завалит наш постой. Разбуди-ка!

— Хочу вечером отправить… Забота еще мне, пень-колода. На станцию повезу, провожу.

— И куда же он метит?

— К дочери моей, в Тернополь, к Маньке, там и старуха моя. Переждет.

— Поймают в городе… Как зовут-то его? Буди давай!

— Антон… Сухарь Антон.

Племянник сделал вид, что только проснулся, ничего не понимая, вяло спустился с печки.

— Милиция пришла! — скрипуче выкрикнул бандит и подскочил на лавке. — А он глазищи не продерет, убивец. Тюкну сейчас гирькой по башке, мигом зенки раскроет.