Семен Журахович - Кто твой друг

Надя посмотрела ему в глаза.

— Ну, что ж… Я поеду одна. — Она произнесла эти слова очень холодно, потому что у нее вдруг похолодело в груди. — А потом…

— Что ты говоришь! — испугался Юра. — Одна!.. Как ты могла подумать? Разумеется, вместе! Просто я хотел с тобой посоветоваться.

— А что предлагает декан?

— Он говорит… это счастливый случай и надо… Но мало ли что он предлагает! — Юра нахмурился и решительно сказал: — Я поблагодарю его за рекомендацию — и все!

— Погоди! Значит, он тебя рекомендовал?

— По-видимому…

— Что значит «по-видимому»?

Юра промолчал, Надя, вглядываясь в его нахмуренное лицо, подумала: «Он от меня что-то скрывает, скрывает».

Она сказала:

— Не знаю, что может делать свежеиспеченный инженер в министерстве? Руководить теми, кто десять — двадцать лет строит дороги? Ну, что ж, может быть, там и в самом деле широкие перспективы. Я поеду одна. А через три года…

Юра не дал ей договорить.

— Три года! А стоит ли терять три года? Ты можешь… Я слышал, что в академии архитектуры и строительства есть вакансия.

— Где это ты слышал? — насторожилась Надя.

— Софрон Карпович говорил с Бородаем, и тот…

— Так, так, — нахмурила брови Надя. — Обо мне без меня… Может быть, сразу академиком меня сделают? Как ты думаешь?

— Не знаю, — растерянно ответил не слишком находчивый Юра.

— А про заявку из министерства отец знает? — спросила Надя.

— Я сказал Софрону Карповичу.

— Погоди! А может быть, он тебе сказал?

Надя пристально смотрела Юре в глаза и видела, что ему нелегко было выдержать ее взгляд. И хотя он его выдержал, не потупился, ей не стало легче.

— Ты пристрастна к отцу.

— Ладно, не буду больше пристрастна, — сдержанно сказала Надя. — А ты знаешь, если полнее расшифровать наше ГРС, это означает: собственная голова, собственные руки, собственное сердце?

Юра вздохнул, как взрослый, когда ему трудно что-нибудь растолковать ребенку.

— Знаешь что, Надюша, — заговорил он рассудительным тоном. — Мы уже не дети. А все это… Девизы, ракеты — это же детская игра. Ради тебя я, конечно, полечу и на ракете, хотя там, говорят, холодно. — Юра заставил себя улыбнуться. — Ты сердишься? Ну, ладно, я полечу даже без скафандра. А хочешь, прицеплю крылья и даже без ракеты полечу. Как тот древний грек, забыл, как его звали.

— И жаль, что забыл, — прервала его деланно шутливую речь Надя. — Жаль… — Она волновалась, но не хотела, чтоб Юра это заметил. — Видишь ли, Юра, одни летают, а другие… Другие и по земле ходят осторожненько, трижды посмотрят, прежде чем поставить ногу, а есть такие, что чуть ли не ползают. Понятно?

— Зачем разводить философию? — примирительно сказал Юра. — Я ведь хотел с тобой посоветоваться. А если ты не согласна, забудем этот разговор — и все.

— Почему ты не сказал мне раньше о своих разговорах с деканом?

— Какая разница? Раньше, позже… Софрон Карпович говорит…

— Я давно знаю, что он говорит, — перебила Надя.

Юра обиженно посмотрел на ее помрачневшее лицо.

— Знаешь что, Надя? Ты просто несправедлива к своему отцу, а он…

— Я не об отце сейчас говорю.

Она смотрела на него чужими, незнакомыми, потемневшими глазами.

Миновал месяц. Надя ходила хмурая, молчаливая.

Когда приходил Юра, они сразу же шли куда-нибудь. Возвращалась Надя такая же неулыбчивая, насупившаяся.

— Что с тобой? Поссорились? — спрашивала Елена Игнатьевна.

— Нет. Просто так…

Мать вздыхала. Разве у Нади бывает просто так? У нее всегда что-нибудь не так.

Как-то Надя попросила мать сказать Юре, когда он придет, что у нее, у Нади, очень разболелась голова, в кино она не пойдет.

— Ты можешь объяснить, что у вас произошло? — спросила мать. И с болью добавила: — С кем же тебе и поделиться своими тревогами, как не со мной?

— Ничего не произошло, — отводя взгляд, ответила Надя. — Может у человека разболеться голова?

— Ох, Надюша!..

Еще через неделю, когда позвонили в дверь, Надя выбежала из другой комнаты и, отчаянно жестикулируя, зашептала:

— Мама! Скажи ему, что меня нету дома. Нету, нету, нету…

Елена Игнатьевна вышла в прихожую, отворила дверь и не то сердито, не то смущенно сказала Юре, что Надя ушла к кому-то из подруг. «Давно?» — «Давненько».

Юра вежливо попрощался и ушел.

Елена Игнатьевна вернулась в комнату уже совсем сердитая.

— Ты могла бы меня уволить от неприятной обязанности врать твоему жениху, — сказала она. — Ну что там у вас? Поссорились?

— Нет, не поссорились.

— Рассказывай кому-нибудь другому… Терзаешься, страдаешь. А ссора эта, я уверена, из-за пустяка…

— Мама, я же тебе говорю: никакой ссоры. Просто… Просто я не хочу его видеть.

— Вот как! — насмешливо развела руками мать. — По крайней мере скажи, сколько времени ты не хочешь его видеть? Неделю или две? Чтобы я знала, что говорить, когда он придет.

— Совсем не хочу видеть, — тихо проговорила Надя.

Мать испуганно охнула.

— Ты с ума сошла!

Неизвестно, что сказала Елена Игнатьевна мужу, но вечером Софрон Карпович решил серьезно поговорить с дочкой. Однако на все его вопросы она упорно отвечала:

— Ничего не случилось. Просто так… — Лицо у нее было спокойное, только несколько бледное.

Отец рассердился. И тогда Надя, нарочито заимствуя его поучительный тон, сказала:

— Могла же я ошибиться, папа?.. Ты лучше знаешь людей и жизнь. И ты был прав, когда с самого начала сказал про Юру… Ты сказал, что из него выйдет серенький инженерик. И вообще… Я ошиблась. А ты был прав.

Софрон Карпович разозлился.

— Это легкомыслие! — страдальческим голосом кричал он. — Это черт знает что! Ошиблась, перешиблась… Если хочешь знать, Юрий в тысячу раз серьезнее и умнее, чем ты. Что ты на меня смотришь? Он по крайней мере прислушивается к добрым советам и мотает на ус. А ты с твоими фокусами… Она ошиблась! Перед людьми стыдно: то жених, то не жених.

Надя молчала. Тогда Софрон Карпович накинулся на жену:

— Твое воспитание! Можешь любоваться и радоваться… Боже мой, какое легкомыслие, какое несерьезное отношение к жизни!

Надя молчала.

Софрон Карпович еще долго кипятился и шумел, но делал он это лишь для того, чтоб отвести душу, он знал, что если дочь что-нибудь вобьет себе в голову, так и колом не вышибешь. Ведь у Нади кроме упрямого «Хочу и буду!» существовало еще более решительное «Не хочу и не буду!». И никаких граней, никаких переходов и компромиссов между этими полюсами не существовало.

Я хочу рассказать о милейшем Федоре Мокеевиче. Именно милейшем, другого слова не подберешь, особенно когда поговоришь с ним, потолкуешь о жизни, о том, о сем…