Семен Журахович - Кто твой друг

— Что ж, по-твоему, я должен был голосовать против?

Она заводит что-то на мотив: неудобно, нескромно… Но я не слишком деликатно обрываю ее интеллигентские разговорчики (это было мое излюбленное выражение) и говорю:

— Меня интересует одно: кто из них врет?

Жена молчит. Обиделась. А потом не выдерживает:

— Как ты не понимаешь?!

— Что именно?

— Все трое врут.

— Но…

— Второй голос — Мартынюка. Ведь он же сказал, что будет голосовать за тебя. Чудаки, знаешь, любят правду.

Нет, не укладывалось это тогда у меня в голове, Мало ли что он сказал! Сказать все можно… Подсластил горькую пилюлю. Глотай!

И вот, как-то встретив Мартынюка в коридоре, я, неожиданно для самого себя, сгоряча спрашиваю:

— Скажите, пожалуйста… Только откровенно! Тогда, на выборах, вы голосовали «за»?

И стою перед ним дурак дураком.

Он спокойно отвечает:

— Конечно. Но должен сказать, что я ошибся. Вы не пользуетесь авторитетом в коллективе. Я вам дружески советую: сделайте из этого надлежащие выводы. Вы способный инженер, есть у вас хорошие задатки. Надо только отбросить всякую накипь… Имейте в виду, что у вас найдутся друзья, которые искренне хотят…

— Так-таки искренне?

— В моей искренности можете не сомневаться, — говорит Мартынюк и смотрит мне в глаза.

— Веселенькая история? — спросил Коляда. — Она имела свое продолжение.

— Понятно, — сказал я.

Все, что я слышал о Коляде, все, что видел за эти недели на стройке, и, наконец, интуиция подсказывали, что передо мной уже другой человек.

Коляда сощурился:

— Интересно, как вы представляете себе это продолжение?

— Ну, как?.. Писатель, наверно, написал бы что-нибудь вроде: «Растроганный Коляда с благодарностью пожал Мартынюку руку и сказал… А через месяц Коляда бросил трест, поехал на стройку. И там…»

Коляда засмеялся.

— Ерунда. Простите за резкость. Плохо вы знаете природу самовлюбленного карьериста… Я возненавидел Мартынюка так, что у меня темнело в глазах, когда я видел его. Все давно забыли об этом голосовании в местком — я помнил! Все давно забыли проповедь, которую он мне прочитал, — я помнил! И как только управляющего трестом перевели в другую область, я нашел повод и уволил Мартынюка с работы. Он — в суд. Незаконно! Суд восстановил его. Тогда я пускаюсь на хитрость: проводится реорганизация планового отдела, и Мартынюк вылетает по сокращению штатов. Он снова в суд. Не тут-то было! Кто может возражать против реорганизации и сокращения штата! То-то же! Он в профсоюз — ничего не выходит. Он пишет, жалуется, обивает пороги. Наконец, идет работать в другое место.

Через два года я стал управляющим трестом. Но в ту пору в моих глазах это был уже не трест, а трестах. Мне нужен был размах. Еще через три года поднялся на следующую ступеньку. Ну, а карьера, как вам известно, без показухи, без шума и треска редко обходится. Помните эту скандальную историю с очковтирательством на строительстве жилых домов? Полетел я с верхней ступеньки. Со строгим выговором. Вот тогда жена еще и еще раз припомнила Мартынюка: «Был бы рядом с тобой Мартынюк, не допустил бы этих дутых цифр». Вообще жена частенько мне колола глаза Мартынюком. Чуть что не так, она сразу: «Мартынюк поступил бы иначе, Мартынюк не промолчал бы…» Представляете?

— Представляю, — сказал я. — И что же дальше? Вкатили вам строгача, и вы поехали…

— Никуда я не поехал, — с некоторым раздражением перебил меня Коляда. — Туча-буча миновала, и меня тишком перевели в еще более крупный областной центр. И опять я пошел в гору. Были у меня опыт, имя, поддержка где надо. Ну и апломба не занимать стать…

Я внимательно слушал Коляду и уже не брался дописывать его биографию. Я ждал.

— Не так легко все это изменилось, — жестко сказал Коляда. — Много было всякой всячины. Жизнь крепко стукнула меня по голове. А тут еще с личными делами каша заварилась. Долго рассказывать.

Коляда замолчал. Потом с хмурой улыбкой посмотрел на меня:

— Есть у вашего брата газетчика страстишка человеку в середину заглядывать. Да уж ладно, начал — надо договаривать. Во время той истории с очковтирательством жена тычет мне статью в газете и говорит: «Через пять-шесть лет наш сын будет комсомольцем, что он скажет, когда прочтет?» Меня это взбесило: «Сопляк! Пусть сначала поработает с мое!» В общем, долго рассказывать… Если хотите знать, раньше моего сюда приехала жена. Почему, спросите, сюда? Очень просто. Здесь легче было устроиться и с жильем, и с работой — она врач. Три года мы жили врозь… Хватило времени кое о чем подумать. В том числе и о том, что скажет сын, когда подрастет. Через три года явился сюда и я. Стройка! — Коляда усмехнулся. — Великая стройка на Днепре. Конечно, на сцене это выглядит весьма эффектно: бетон, экскаваторы, перековка… Но я глубоко убежден: работа — всюду работа. Чтоб стать более или менее порядочным человеком, не обязательно куда-нибудь уезжать. Уверяю вас.

— А Мартынюка вы больше не видели?

— Видел. Случайно встретился с ним на улице в Харькове. Он со мной не поздоровался.

Станция Лозовая возникла среди ночной степи словно мираж. Тысячи огней, грохот железа, разноголосый гомон. Перекликались близкие и далекие паровозы. А под окнами вагонов до смешного тонкий девичий голос взывал к сонным пассажирам: «Кому мороженого? Кому?..»

И снова тишина. Черная степь стелется вокруг. Поезд, тяжело дыша, пытается вырваться из ее плена.

Потом промелькнуло несколько тусклых огоньков какого-то полустанка. Прорезав тишину протяжным гудком, поезд помчался дальше. Эти светлячки для него слишком ничтожны.

В нашем купе ехало четверо. Марьян Левицкий и я возвращались из командировки домой, в Донбасс. Студентка, ее звали Тоня, направлялась в Ростов, на практику. Четвертым пассажиром была доктор Галина Максимовна, тоже из Краматорска. Она села на поезд в Харькове и приложила немало усилий к тому, чтоб перейти в наше купе. Я как-то перехватил ее глубокий, странный взгляд, устремленный на Левицкого. Но он, кажется, ничего не замечал.

Мы миновали, не останавливаясь, еще какую-то маленькую станцию или полустанок. Молодые тополя у приземистого здания склонились, закачали ветвями. Казалось, они хотели побежать вместе с нами, увлеченные светом и грохотом, но глухая тьма вцепилась в них и тут же укрыла с головой.

Минут через десять поезд остановился. Я выглянул в открытое окно. На соседней колее стоял мрачный и, очевидно, длинный товарный состав — без единого огонька, без единой живой души. Вдалеке слышалось тяжелое дыхание паровоза, гулко сталкивались буферами вагоны или платформы.