Семен Журахович - Кто твой друг

Если б я работал рядовым инженером, не занимая ответственной должности, то, вероятно, не так болезненно принял бы эту неприятность. Ну, не выбрали! Большое дело… В конце концов, это же местком, а не Верховный Совет. Но я был главным инженером. Слова «авторитет», «пост», как я их тогда понимал, для меня много значили. Я был убежден, что в моем лице оскорблены и поруганы все авторитеты, все высокие посты.

Ругал я отчасти и себя: «Поделом тебе, дураку, за твое слюнявое, ничтожное желание покрасоваться перед людьми». На кой черт мне этот местком? Но уж такова натура карьериста: для него нет ничего слаще, чем увидеть свою фамилию в каком-нибудь списке. Коляда! Приятно. И не просто Коляда, а Петр Игнатьевич. Еще приятнее.

Помню, что кто-то из названных кандидатов отказался. У меня тоже мелькнула мысль: дам себе отвод. Хватит у меня нагрузок. Член бюро, депутат районного Совета. Однако я промолчал. Приятно!

А потом, после того как выступил Мартынюк, моралист-проповедник, как я его тогда называл, я уже из упрямства не хотел отступаться. Нет, не сниму своей кандидатуры. И чихать я хотел на твои проповеди.

Был Мартынюк из тех людей, кого иногда величают чудаками. Я же, разумеется, считал его стопроцентным чудаком и относился к нему соответствующим образом. То есть отчасти жалел, отчасти презирал. Такие звезд с неба не хватают, по десять лет сидят на одной должности. Я видел в этом свидетельство неполноценности.

Знал Мартынюк больше нас всех в тресте. Опыт у него был огромный. Специалист в полном смысле слова. Почему же чудак? Очевидно, потому, что подходил со своей меркой и к людям, и к жизни и считал своей обязанностью не скрывать своего мнения. При этом меньше всего его интересовало: выгодно это ему или невыгодно. Такие соображения вообще для него не существовали. Служебная дипломатия, субординация, заработок — во всех этих вещах ребенок разбирался, должно быть, лучше, чем он. Подчас и управляющий трестом получал от него подзатыльник — публично! — и оправдывался перед ним как мальчишка. Надо сказать, что тогдашний управляющий испытывал какую-то сентиментальную слабость к Мартынюку. Когда-то, во время первой студенческой практики, Мартынюк учил его уму-разуму. Это обстоятельство может дать человеку известные преимущества. Мартынюк воспользовался только одним: он и управляющему трестом, когда тот этого заслуживал, говорил неприятные вещи.

Конечно, я сейчас не могу дословно вспомнить выступление Мартынюка на том профсоюзном собрании. Но смысл того, что он обо мне сказал, хорошо мне запомнился. Он, дескать, не возражает против моей кандидатуры и будет голосовать «за». Однако у него есть соображения, которыми он хочет поделиться с присутствующими. И начал… Он, видите, считает, что коммунист — это человек, который прежде всего думает о людях. А Коляда (то есть я, значит) прежде всего заботится о собственной персоне. Своя польза, свой пост, свое завтра. Отсюда и неуважение к коллективу, и все прочее. Затем Мартынюк сказал второе «однако»… Однако Коляда — инженер еще молодой, и не надо смотреть на него как на пропащего человека. Будем воспитывать. Местком, мол, и должен стать той доброй нянькой, которая поможет главному инженеру избавиться от эгоизма, чванства и прочих пережитков.

Вот в таком духе говорил он минут десять и в конце еще раз подчеркнул, что он «за». Все это, на мой взгляд, было столь наивно и смешно, что я даже не очень обиделся. Чудак! Что с него возьмешь? В ремесленном училище так пробирают сопливых подростков, а они только перемигиваются.

Само собой разумеется, что после такого выступления я уже не мог снять своей кандидатуры. Это означало бы, что я принимаю всерьез слова Мартынюка и в какой-то мере признаю его критику. А я не признал бы ее, даже если б меня поставили к стенке.

Сижу, улыбаюсь. Кое-кто ловит мой взгляд и тоже улыбается: «Чудак!»

А потом — бац! — эти цифры: за — 2, против — 36.

Помню, на следующее утро я шел на работу как побитый. Сказаться больным? Но это еще хуже. Каждый поймет, что за болезнь…

Управляющий трестом сделал вид, что ничего не знает. На собрании он не был, но ему уже доложили. Поторопились! В глазах его прыгали лукавые огоньки. Ему, конечно, понравилась новая выходка Мартынюка. Еще бы! Ведь это его любимец… Выскочил я из кабинета управляющего как ошпаренный.

Никогда мне не забыть тот день! Злоба и оскорбленное самолюбие заставляли меня видеть во всем чуть не заговор против моей особы. Входит уборщица и ставит на стол графин с водой, а мне кажется, что она смотрит на меня с осуждением: «А Мартынюк-то правду сказал!» Приносит бухгалтер какую-то бумагу на подпись, а мне чудится, что она поглядывает на меня свысока: «Имейте в виду, что я член месткома. Избрана единогласно. А вас…» Начальник одного строительного управления заговорил со мной необычно твердым тоном, и я уже читал в его глазах: «Что мне с тобой церемониться, если тебя даже в местком провалили?»

Сижу у себя в кабинете и ненавижу всех, а больше всего, конечно, Мартынюка.

А тут один за другим три визита. Первым приходит инженер из производственного отдела. Василий, кажется, Васильевич. Разводит руками, возмущается. Как можно — не поддержать авторитет главного инженера? Он, ясное дело, голосовал так, как ему подсказывали дружба и совесть. Пожал мне руку и ушел.

Минут через десять является Билык. Красный, горластый. Теперь-то я, конечно, понимаю, что был он пуст, как барабан. Хлопает меня по плечу. Чего, мол, расстраиваться! Мартынюк просто демагог. Я б ему коленкой под зад, загремел бы он у меня! Плюнь! Выпьем сегодня по чарочке — и все в порядке. А потом наклоняется ко мне и спрашивает: «Как ты думаешь, кто еще, кроме меня, голосовал «за»?»

Спустя полчаса приходит третий. Забыл уже его фамилию. Садится, закуривает, заводит речь о том, о сем. А я прекрасно понимаю, зачем он пришел: хочет сказать, что он тоже голосовал «за». Вот только глубокая интеллигентность не позволяет ему выпалить это сразу.

Молчу. А внутри все кипит.

Прошло несколько дней. Перекипело. Но все-таки что-то скребет вот тут. Рассказываю, наконец, эту историю жене. Но как? Полушутя, небрежным тоном. Представляю все в виде смешного и мелкого происшествия, которое нисколько меня не задело. К тому же, щадя собственную персону, так передаю слова Мартынюка, что речь выглядит почти идиотской. В общем, кто-то там, в тресте, интригует.

А затем рассказываю и про три визита. Друзья! Голосуют! Поддерживают! Трое лучших друзей… Только хотел бы я знать, который из троих на самом деле голосовал за меня?

— Почему «который»?! — удивляется жена. — Ведь было два голоса?

— А я?

— Что ты?

— Я ведь голосовал…

Жена долго смотрит на меня. Этот взгляд меня взбесил: