Ольга Токарчук - Веди свой плуг над костями мертвых

И только тогда падает на Землю и сразу вселяется в тело. Человека, животного или растения.

Вот как оно выглядит.

Меня освободили на следующий день, еще до того, как прошли эти несчастные сорок восемь часов. Забрать меня домой приехала вся троица, я бросилась им в объятия, будто провела в камере много лет. Дизь заплакал, а Благая Весть и Матога чопорно сидели на заднем сиденье. Было заметно, что они гораздо сильнее напуганы тем, что произошло, и в конце концов мне пришлось их утешать. Я попросила Дизя остановиться возле магазина, и мы купили мороженого.

Однако честно говоря, после этого короткого пребывания в камере, я стала очень рассеянной. Не могла смириться с мыслью, что полицейские обыскали мой дом, с тех пор я везде чувствовала их присутствие; рыскали в ящиках, шкафах, письменном столе. Ничего не нашли, потому что можно было найти? Но порядок был нарушен, покой исчез. Я слонялась по дому, неспособная ни к какой работе. Убеждала сама себя и осознавала, что со мной что-то не так. Меня привлекали мои большие окна — я становилась у них и не могла оторвать глаз от увиденного — волнения рыжеватых трав, их танца под невидимым ветром, виновником этого движения. И еще меняющихся зеленых пятен всех оттенков. Я задумывалась и теряла целые часы. Например, оставила ключи в гараже и неделю не могла их найти. Сожгла чайник. Вытаскивала из морозильника овощи и вспоминала о них только тогда, когда они становились высохшими и несвежими. Краем глаза видела, сколько всего происходит в моем доме — люди заходили и выходили, шли из котельной наверх, в сад и обратно. Девочки весело носились в сенях. Мама сидела на террасе и пила чай.

Я слышала ее длинные и грустные вздохи, звон ложечки о чашечку. Все стихало лишь тогда, когда приезжал Дизь; почти всегда он был с Благой Вестью, если на следующий день ей не надо было принимать товар.

Когда боли усилились, Дизь вызвал скорую. Оказалось, что мне надо лечь в больницу. Это было благоприятное время для приезда скорой — август, сухая, ровная дорога, отличная погода, и — хвала планетам — я приняла утром душ, и ноги у меня были чистенькие.

Я лежала в палате, на удивление пустой, с открытыми окнами, в которые неслись ароматы с дач — спелых помидоров, сухой травы, сожженных сорняков. Солнце вошло в созвездие Девы, которая уже готовилась к осени, делала запасы на зиму.

Ко мне приходили, конечно, но ничто так не сковывает, как посещение в больнице. Ей-богу, не знаешь, как себя вести. Любой разговор в этом неприятном месте становится искусственным и вынужденным. Надеюсь, они не сердятся на меня за то, что я велела им идти домой.

На мою кровать часто присаживался дерматолог Али. Он заходил из соседнего отделения и приносил мне зачитанные до дыр газеты. Я рассказывала ему о своем мосте в Сирии (интересно, есть ли он там еще), а он мне — о работе с кочевыми племенами в пустыне. О том, что какое-то время был врачом у номадов. Путешествовал с ними, наблюдал за их обычаями, лечил. Всегда в движении. Он и сам был кочевником. Не задерживался в одной больнице дольше, чем на два года, затем внезапно что-то начинало его беспокоить, и он искал другую работу, на новом месте. Покидал пациентов, которые наконец к нему привыкли, преодолев все возможные предубеждения. Однажды на двери его кабинета появлялась записка «врач Али больше не принимает». Такой образ жизни и его происхождение, конечно, заставляли различные специальные службы интересоваться им, поэтому его телефон постоянно прослушивался. Так по крайней мере утверждал сам Али.

— А у вас есть какая-то своя Болезнь? — спросила я когда-то.

Конечно, она у него была. Каждую зиму он впадал в депрессию, а комната в рабочем общежитии, которую доктор Али получил от волости, только усугубляла его меланхолию. У него была одна ценная вещь, которую он приобрел за годы работы — это была большая лампа, которая излучала свет, похожий на солнечный, и таким образом должна была подбадривать Али. Он часто просиживал вечерами, подставив лицо под это искусственное Солнце, и мысленно бродил пустынями Ливии, Сирии, а может, Ирака.

Я думала, как может выглядеть его Гороскоп. Но чувствовала себя слишком слабой, чтобы сделать подсчеты. На этот раз мне было по-настоящему плохо. Я лежала в затемненной палате с сильной фотоаллергией, с красной, потрескавшейся кожей, которую жгло, будто ее терзали крошечные скальпели.

— Вы должны избегать Солнца, — предостерегал меня Али. — Никогда не видел такой кожи, вы просто созданы, чтобы жить в подземелье.

Али смеялся, потому что не мог себе такого представить, он весь был направлен к Солнцу, как подсолнух. А я похожа на белый корень цикория, картофельный побег, и всю оставшуюся жизнь должна провести в котельной.

Я восхищалась им, потому что он говорил, что имел именно столько вещей, сколько нужно, чтобы в любую минуту успеть быстренько упаковать их в два чемодана. Я решила научиться этому от него. Пообещала себе, только выйду, начну упражняться. Рюкзак и лэптоп, этого должно быть достаточно каждому Человеку. Таким образом Али оказывался дома, куда бы ни забросила его судьба.

Этот непоседливый врач напомнил мне, что не стоит слишком задерживаться на одном месте, поэтому с этим своим домом я очевидно перегнула. От моего смуглого врача я получила джелабию — белую рубашку до щиколоток с длинными рукавами, которая застегивалась под шеей. Али сказал мне, что белый цвет действует как зеркало и отражает солнечные лучи.

В середине августа мое состояние ухудшилось настолько, что меня перевезли во Вроцлав для обследования, о котором я не слишком переживала. Целыми днями я находилась в полусне и беспокойно бредила о моем душистом горошке, о том, что следовало заняться уже шестым поколением, иначе результаты исследований станут неправильными, и мы снова будем считать, будто не наследуем наш жизненный опыт, все знания мира бесполезны, что мы не в состоянии ничему научиться от истории. Казалось, будто я звоню Дизю, но он не отзывается, потому что мои Девочки уже родили детей, и их целая куча на полу в сенях и на кухне. Это люди, совершенно новая порода людей, родившихся от животных. Они еще слепые, еще не прозрели. И еще казалось, что я ищу Девочек в большом городе, продолжая питать надежду, и это такие глупые и такие мучительные ожидания.

Однажды меня во Вроцлавской больнице посетила Писательница, чтобы вежливо утешить и деликатно сообщить, что продает свой дом.

— Это уже не то место, которое было раньше, — сказала она, протягивая мне блинчики с грибами, гостинец от Агаты.

Рассказывала, что слышит какую-то вибрацию, боится ночью, потеряла аппетит.

— Нельзя жить в месте, где происходят такие вещи. Кроме этих страшных убийств вылезают мелкие мошенничества и позорные поступки. Оказывается, я жила среди чудовищ, — возмущенно сказала она. — Вы здесь единственный праведный человек.