Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– В апреле? Но поезд же и взорвали в апреле.

– Да. Он умер через десять дней после этого.

– Бедный, – сказала она. – Он был очень храбрым. А ты занимаешься тем же самым?

– Да.

– Ты уже взрывал поезда?

– Да. Три.

– Здесь?

– В Эстремадуре, – ответил он. – До сих пор я был в Эстремадуре. Там для нас работы хватает. В Эстремадуре действует много таких, как я.

– А почему ты теперь здесь, в этих горах?

– Меня прислали на замену тому блондину. К тому же я знаю эти места еще по довоенным временам.

– Хорошо знаешь?

– Не то чтобы очень. Но я быстро осваиваюсь. Кроме того, у меня есть карта и отличный проводник.

– Старик, – кивнула она. – Да, старик очень хороший.

– Спасибо, – поблагодарил ее Ансельмо, и Роберт Джордан только теперь осознал, что они с девушкой не одни, осознал он также и то, что ему трудно смотреть на нее, потому что от этого у него сильно меняется голос. Это было нарушением второго из двух правил, которые следует соблюдать, если хочешь поладить с людьми, говорящими по-испански: угощать мужчин табаком и не проявлять внимания к их женщинам, но он вдруг понял, что ему это все равно. Существовало столько всего, что ему было все равно, так почему заботиться именно об этом?

– У тебя очень красивое лицо, – сказал он Марии. – Хотел бы я посмотреть на тебя до того, как тебе остригли волосы.

– Они отрастут, – ответила она. – Через полгода снова станут длинными.

– Видел бы ты ее тогда, после поезда. Она была такой уродиной, что тебе тошно бы стало.

– Ты чья женщина? – спросил Роберт Джордан, стараясь держать себя в руках. – Пабло?

Она взглянула на него и расхохоталась, а потом хлопнула по коленке.

– Пабло? Ты видел Пабло?

– Тогда Рафаэля? Рафаэля я видел.

– И не Рафаэля.

– Она ничья, – сказал цыган. – Она вообще странная. Ничья. Но готовит хорошо.

– Так ты действительно ничья? – спросил Роберт Джордан.

– Ничья. Совершенно ничья. Ни в шутку, ни всерьез. И не твоя тоже.

– Нет? – переспросил Роберт Джордан, чувствуя, как комок снова подкатывает к горлу. – Это хорошо. Потому что у меня нет времени на женщин. Это правда.

– Даже пятнадцати минут? – поддразнил его цыган. – Всего четверти часа?

Роберт Джордан не ответил. Он смотрел на девушку, Марию, и боялся заговорить, чтобы не выдать себя.

Мария посмотрела на него, рассмеялась и вдруг покраснела, но глаз не отвела.

– Ты краснеешь, – сказал Роберт Джордан. – Ты часто краснеешь?

– Никогда.

– Но сейчас же покраснела.

– Тогда я лучше пойду в пещеру.

– Останься, Мария.

– Нет, – сказала она без улыбки. – Теперь я пойду в пещеру.

Она взяла пустую сковороду и собрала вилки, двигаясь неуклюже, как жеребенок, но в то же время с особой грацией молодого животного.

– Кружки еще нужны? – спросила она.

Роберт Джордан продолжал смотреть на нее, и она снова покраснела.

– Не заставляй меня краснеть, – сказала она. – Мне это не нравится.

– Оставь кружки, – сказал цыган. – На вот. – Он зачерпнул из каменной миски полную кружку вина и протянул Роберту Джордану, который смотрел, как девушка, втянув голову в плечи, идет к пещере с тяжелой сковородой в руках.

– Спасибо, – сказал Роберт Джордан. Теперь, когда она ушла, его голос снова звучал обычно. – Это последняя. Уже хватит.

– Надо прикончить миску, – ответил цыган. – Там еще полбурдюка осталось. Мы одну лошадь под завязку вином навьючили.

– Это была последняя вылазка Пабло, – добавил Ансельмо. – С тех пор он больше ничего не сделал.

– Сколько вас всего? – спросил Роберт Джордан.

– Семеро и еще две женщины.

– Две?

– Да, еще mujer [10] Женщина, жена ( исп .). Пабло.

– И где она?

– В пещере. Девчонка-то стряпает так себе. Я ее похвалил, только чтобы сделать приятное. Но вообще-то она в основном помогает mujer Пабло.

– Ну и какая она, эта mujer Пабло?

– Дикая, – ухмыльнулся цыган. – Настоящая дикарка. Если тебе Пабло кажется уродом, посмотри на его жену. Но храбрая. В сто раз храбрее Пабло. Только очень страшная.

– Пабло поначалу тоже был храбрым, – сказал Ансельмо. – Тогда с ним шутки были плохи.

– Он убил больше народу, чем холера, – подхватил цыган. – В начале войны Пабло угробил людей больше, чем тиф.

– Но он уже давно стал muy flojo [11] Очень слабый ( исп .). , – продолжил Ансельмо. – Слабохарактерный. И очень боится смерти.

– Наверное, из-за того, что сам столько народу сгубил вначале, – философски заметил цыган. – Больше, чем бубонная чума.

– И еще из-за богатства, – добавил Ансельмо. – К тому же он слишком много пьет. Ему теперь хочется одного – уйти на покой этаким матадором, matador de toros. Но уйти он не может.

– Если он уйдет на ту сторону, у него отберут лошадей и отправят в армию, – пояснил цыган. – По мне, так в армии служить ничуть не лучше, я не рвусь.

– Потому там и нет ни одного цыгана, – сказал Ансельмо.

– А что им там делать? – спросил цыган. – Кому охота служить в армии? Мы что, делаем революцию, чтобы служить в армии? Драться – это я всегда готов, а в армии служить – нет уж, спасибо.

– А где сейчас остальные? – спросил Роберт Джордан. После вина он чувствовал себя довольным, сонным и лежал, навзничь растянувшись на мягкой хвойной подстилке и сквозь верхушки деревьев наблюдая, как над горами в высоком испанском небе плывут маленькие облака.

– Двое спят в пещере, – ответил цыган. – Двое стоят на карауле там, вверху; у нас там пулемет. Один – на нижнем посту. Спят все, наверное.

Роберт Джордан перекатился на бок.

– Что за пулемет?

– Да какое-то необычное у него название, – ответил цыган. – Вылетело сейчас из головы. Автоматический.

Должно быть, ручной пулемет, подумал Роберт Джордан.

– Сколько он весит? – спросил он.

– Один человек унесет, но тяжело будет. У него три складные ножки. Мы его взяли во время последней серьезной вылазки. Той, что была перед вином.

– А патронов к нему у вас сколько?

– Считать не пересчитать, – ответил цыган. – Целый ящик. Неподъемный.

Похоже, с полтысячи, подумал Роберт Джордан.

– А заряжается он как – дисками или лентами?

– Жестянками такими, которые насаживаются сверху.

Черт, ручной пулемет Льюиса, догадался Роберт Джордан.

– Ты что-нибудь понимаешь в пулеметах? – спросил он старика.

– Nada , – ответил тот. – Ничего.

– А ты? – обратился он к цыгану.

– Они строчат с огромной скоростью и раскаляются так, что руки сжечь можно, – с гордостью поведал цыган.

– Ну, это каждый дурак знает, – презрительно отозвался Ансельмо.

– Может, и так, – сказал цыган, – но он спросил, что я знаю про máquina , я ответил. – И добавил: – А еще, в отличие от обычного ружья, он стреляет сам, пока держишь палец на спуске.