Чезар Петреску - Патриархальный город

На старика снова снизошло вдохновение. От волнения он не мог усидеть на месте. Вскочив на ноги, принялся перебирать лежавшую перед ним стопку книг.

— Здесь основные источники, без которых не обойтись даже в самом начале. Документы, большинству читателей малоизвестные. Свидетельства Гильбера де Ланнуа, сеньора де Сента, де Виллерваля, де Тронкьена, де Бомона, де Ваэни, дипломата герцогов Бургундских, доверенного лица Жана Бесстрашного и посланника Жеана де Ваврэна, приехавшего в эти края с целью подготовить последний крестовый поход для спасения столицы Византии. Документы, относящиеся к тысяча четыреста двадцать первому году, временам Александра Доброго. Записки того же Жеана де Ваврэна, где упоминается крепость Джурджу… Затем другие, более позднего времени: Филипп д’Авриль, Шарль де Жонкур, графы д’Отерив, принц де Линь. Вполне достаточно! Я намеревался отметить страницы, наиболее достойные вашего внимания. Но тогда пришлось бы сидеть до полуночи. Все это я пришлю завтра утром вам домой, чтобы вы могли прочесть не торопясь… Почитайте также Мишле, Элизе Реклю, де Мартонна; польских летописцев. Все они приходят к одному и тому же заключению. Города, не выдержав гонений, погибли, так и не успев зажить той жизнью, к которой были подготовлены и на которую имели право. Погибли вследствие экономических, политических и социальных причин. А что такое патриархальный город? Что такое романтические патриархальные города вашего друга Санду Бугуша? — Это города, пришедшие в упадок! Руины сохраняют хоть какое-то благородство. А упадок свидетельствует лишь о жалком убожестве застоя. Здесь теплится жизнь-прозябание — без перспектив, надежды, без дерзаний, задавленная нуждой и отчаянием, которые используют в своих интересах политические демагоги со своими шайками, вроде господина префекта Эмила Савы или его конкурентов из оппозиции. «Я обещаю вам процветание, изобилие, жизнь! — пыжится он на публичных собраниях. — Город станет трудолюбивым ульем!» И люди хлопают в ладоши. Спорят. Надеются. А трутни на банкетах чокаются бокалами с шампанским. Только они кой о чем позабыли… Возможно, вы и правы. Кое-что может и перемениться. Рабочие пчелы обычно выбрасывают трутней вон из улья, избавляясь от бесполезных ртов; те неминуемо гибнут. Возможно, так и случится когда-нибудь, когда меня уже не будет: Кэлиман станет центром нефтедобычи, и рабочие промыслов и очистительных заводов откроют новую страницу истории. Так утверждает все тот же молодой ученый. В этом убежден и Григоре, который, как правило, смотрит далеко вперед, в завтрашний день, а не назад, во вчерашний, как я… Почем знать? Логически, исторически — это вполне возможно. Есть причины и есть следствия… Обретя смысл существования, мой, то есть наш, город найдет, быть может, и средства это существование отстоять. А теперь — кому это под силу? Господин Эмил Сава и Иордан Хаджи-Иордан сами копают себе могилу; вводят троянского коня в стены Кэлиманова града, который и крепостью-то никогда не был. Вы не согласны?

Тудор Стоенеску-Стоян вместо согласия снова пробормотал нечто бессвязное и невразумительное. Вопрос был выше его разумения. Он терзался более личными проблемами, безотлагательными и настоятельными: его душу бередили великие решения.

Он тоже поднялся со своего мягкого покойного кресла.

— Вы уходите?

— Да, я и так злоупотребил вашим временем сверх всякой меры…

— Если кто и злоупотребил, то это я… — улыбнулся старик пенсионер.

— Вы даже представить себе не можете, какое свершили чудо, господин Иордэкел! Я ухожу от вас другим человеком. Просветленным, окрыленным новой верой в успех своих замыслов.

— Это вы искренне?

— Искренней, чем можно выразить словами, господин Иордэкел.

— Тогда я счастлив. Мы оба не потеряли времени даром… Книги я пришлю завтра. Почему завтра?.. Не только потому, что не хочу обременять вас ношей. Я хотел бы завернуть их для вас сам, своими руками.

Скрупулезная, предусмотрительная заботливость книжного чудака…

В маленькой прихожей Иордэкел Пэун хотел подать ему пальто. Собрался проводить до калитки. Тудор Стоенеску-Стоян воспротивился этому самым энергичным образом.

— Вы простудитесь, господин Иордэкел. Неужели вам хочется, чтобы меня замучила совесть?..

Ему не терпелось поскорей оказаться за дверьми, наедине с великой решимостью, созревшей в душе.

С порога он еще раз окинул взглядом комнату, полки со старинными фолиантами, стол, заваленный грамотами, книгами, листками с заметками, под теплым мягким светом лампы с матовым шаром — это покойное и гостеприимное прибежище души незапятнанной, честной, примиренной с собою, поистине образцовой, которая не знает тайных и постыдных срывов. Неужели и в этом городе он не обретет права на такую же светлую старость?

— Доброй ночи…

— Доброй ночи! А что касается Кэлимана — я в любое время готов помочь вам документами, еще неизвестными историкам. Вы ведь поняли, что я не только миротворец и третейский судья в ссорах, затеваемых госпожой Кристиной Мадольской!..

Стояла ясная звездная ночь. В холодном воздухе гулко отдавался каждый звук.

Тудор Стоенеску-Стоян шагал, подгоняемый нетерпением и решимостью. В сердце, в висках, в каждой жилке отдавался трепет радостного волнения, зажженного в крови, возможно, не без участия тех трех стаканчиков крепкого ароматного напитка… Да, он искупит все эти подленькие уловки. Возместит все. Как все стало просто и ясно! Он и в самом деле напишет этот цикл исторических романов, которые выдумал только из мелочного тщеславия, напишет потому, что нашлись люди, которые в него поверили. Вот оно, избавление, на которое он не мог и надеяться! Завтра, прямо завтра он и начнет…

Шаги звонко отбивали ритм эпических фраз среди гулкой звездной ночи. До чего все просто и хорошо! Письменный стол, стопа белой бумаги и вера в себя, в новый смысл жизни, которая вчера еще была так пуста!

Отвратительно!

Тудор Стоенеску-Стоян вывел это слово в правом углу страницы, скомкал ее и бросил в корзину.

Под ней уже ждала своей очереди следующая.

С упорством прилежного школяра, решившего довести работу до конца, несмотря на слипающиеся от усталости веки и на бесчисленные соблазны, отвлекающие внимание, он в двенадцатый раз принялся излагать двенадцатый вариант все тех же трех строк. Изменил порядок прилагательных; легкомысленный неологизм заменил синонимичным архаизмом; нашел для фразы, как ему показалось, подобающий ритм, прежде от него ускользавший. И в самом конце третьей строки споткнулся в двенадцатый раз.