Чезар Петреску - Патриархальный город

Еще месяц назад в официальной городской газете «Кэлиман» проскользнуло сообщение, что «известный бухарестский писатель, журналист, адвокат и профессор Тудор Стоенеску-Стоян окончательно обосновался в нашем городе, решив посвятить себя своим литературным трудам. Рискуя оказаться нескромными, мы все-таки рады сообщить нашим читателям, что один из романов задуманного им обширного исторического цикла будет посвящен этому патриархальному уголку нашей родины, хранителю национальных традиций». Тудор Стоенеску-Стоян отлично знал, кто дал эту информацию. Конечно, Санду Бугуш, который стремился подготовить наиболее благоприятную обстановку для его вступления в партию. Скотина!

Тудор Стоенеску-Стоян перевернул чистый лист оборотной стороной, — так больной, мучимый бессонницей, переворачивает подушку в надежде поскорее уснуть. Сменил перо. Подумал. Взял авторучку. Да! Он уверен, что Теофил Стериу пишет свои романы только авторучкой. Скотина!

И тут сердце Тудора Стоенеску-Стояна вдруг встрепенулось. Но не потому, что наконец-то его осенило вдохновение. Он услышал приближающиеся шаги. Кто-то явился избавить его от страданий…

Он прикрыл чистые листы промокашкой и, не дожидаясь стука, крикнул: «Войдите!»

В дверях появилась смуглая служанка и, глупо скаля зубы, объявила, что его хочет видеть какой-то ученик. Стоит на своем. И нипочем не хочет уходить.

— Ученик так ученик! — Тудор Стоенеску-Стоян был рад и этому. — Скажи, пусть войдет!

Ученик долго топтался в прихожей, вытирая ноги. Затем послышалось шуршание снимаемой шинели, и только после этого чья-то рука осторожно нажала на ручку двери.

— А! Это ты, Ринальти? Что у тебя?

Джузеппе Ринальти не осмелился сделать больше двух шагов. Вся его энергия ушла на борьбу со служанкой и госпожой Лауренцией, соблюдавшими строгое предписание насчет тех часов, когда Тудор Стоенеску-Стоян «работает» над романом.

На стуле перед письменным столом вырос великан из трехстворчатого зеркала — Гулливер в стране лилипутов.

На этот раз, однако, он держал себя как великан-доброжелатель, сохранивший нежные воспоминания о другом, крошечном и обиженном Гулливере, которым был недавно. Жалкая скотина!

— Ну же, смелей, Ринальти! Подойди поближе. Присаживайся на этот стул…

Ученик не счел возможным сесть в присутствии преподавателя, который, сравнительно с прочими, был еще и великим, необычным писателем. И осмелился лишь положить на стул свою фуражку.

Кашлянул. Заметив у себя на пальце фиолетовое чернильное пятно, спрятал руку за спину.

Это был невысокий плотный мальчик с шапкой каракулевых, как у всех Ринальти, волос, скрывавшей лоб почти до самых густых бровей. Крупные, грубоватые черты лица, почти лишенные детской округлости и мягкости, делали его похожим на мужичка, упрямого и не слишком симпатичного.

— Господин профессор, я пришел к вам домой, потому что хотел поговорить не с учителем, а с писателем. К учителю приходил на прошлой неделе мой отец.

— Верно, Ринальти! Твой отец приходил сказать мне, что хочет забрать тебя из школы. И согласился оставить тебя самое большее до конца года. А затем заберет и будет обучать ремеслу, чтобы со временем передать фирму в твои руки. Это он и хотел объявить учителю. Но учитель посоветовал ему не делать этого. Ты мальчик добросовестный. Подаешь надежды! Остается посмотреть, насколько эти надежды оправдаются и не обманулся ли я в тебе…

Тудору Стоенеску-Стояну было приятно себя слушать.

Он был уверен, что ученик Джузеппе Ринальти расскажет всему классу, с каким благородством и доброжелательностью он вступился за него перед невежественным родителем.

— А отец? — спросил ученик, недоверчиво нахмурив густые брови. — Что решил отец, господин учитель?

— Точно не скажу. Все-таки дело это семейное, посторонние тут не в счет. Я свой долг выполнил. И думаю, что он серьезно задумается, прежде чем принять решение. Вот что может ответить тебе учитель.

— Я отнимаю у вас время?

Ринальти Джузеппе не добавил: «господин учитель». Теперь он разговаривал с писателем, а отнимать время у писателя боялся.

Тудор Стоенеску-Стоян махнул рукою: «Чего уж там!» — как будто от доброты душевной решил пожертвовать самым драгоценным своим достоянием — временем.

— Впрочем, я постараюсь быть краток. Вам известно, каково мое положение дома. Мой отец — итальянец лишь по имени и содержит кофейню. А я не хочу содержать кофейню и чувствую себя итальянцем не только по имени. Два года я самостоятельно изучаю итальянский язык со словарем и грамматикой. Уже неплохо умею писать и читать. Я послал письмо Габриеле д’Аннунцио…

Тудор Стоенеску-Стоян улыбнулся.

Ринальти Джузеппе продолжал:

— …и получил от него ответ. Этот ответ меня подбодрил. Вы позволите показать вам письмо?

Тудор Стоенеску-Стоян уже не улыбался. Он с любопытством взглянул на этого кудрявого мужичка, который переписывается со знаменитым Габриеле д’Аннунцио и ни за что на свете не желает быть содержателем кофейни.

Ученик с трудом вытащил из узкого нагрудного кармана книжечку в твердом переплете, где хранилось письмо. Развернул его и протянул, словно дорогую реликвию.

При всем своем слабом и приблизительном знании итальянского, Тудор Стоенеску-Стоян тем не менее понял, что письмо было дружеское и теплое; ответ честного и великодушного человека, обнаружившего в мальчике настоящего мужчину.

— Я уже сказал вам, что письмо это меня ободрило, — произнес ученик Ринальти Джузеппе, бережно складывая письмо и пряча его вместе с книжечкой у себя на груди. — Видите ли, с малых лет я очень много читал, а недавно начал писать. Моя мечта — стать писателем. Но не здесь, и Румынии, а в Италии. Моя кровь зовет меня домой! — заключил он патетическим восклицанием, но тотчас осекся и покраснел.

— В таком случае, очень жаль, но я не знаю, чем бы я мог тебе помочь, — произнес Тудор Стоенеску-Стоян со странным чувством пробуждающегося раздражения.

— Вы можете мне помочь, господин Стоенеску-Стоян. В этом городе мне больше не к кому обратиться… Взгляните!..

Он указал рукой на видневшийся в окне холм Кэлимана, склоны которого припорошила первая изморозь. Рука была в чернилах. Он покраснел и, оборвав театральный жест, спрятал руку. Однако продолжал:

— Видите этот холм, господин Стоенеску-Стоян! Он отгораживает меня от всего мира. От моей настоящей родины. Я еще мальчишка. А мальчишку никто не станет слушать. Я подумал, что у писателя должно быть доброе сердце. Что у него можно попросить совета. Из итальянских газет — я на свои деньги покупаю «Ла Стампа» — я узнал, что объявлен конкурс для итальянских детей, выросших за границей. Конкурс проводится по возрастам и годам обучения… Всем дается одна и та же тема: «Что чувствует маленький итальянец, родившийся и выросший вдали от родины, и в чем его долг». Назначено двенадцать стипендий. Победители приглашаются в Италию для завершения образования за государственный счет, оплачивается проезд, содержание, одежда — все-все, даже карманные расходы. Есть, правда, два условия, такие, что я не знаю, смогу ли их выполнить. Первое: согласие родителей. А я вряд ли смогу убедить синьора Альберто отказаться от его намерений.