Чезар Петреску - Патриархальный город

Она подняла голову от колен, укрытых клетчатым пледом, и долго глядела снизу вверх на лицо человека, который, казалось, ничего уже не видит, не слышит, не чувствует. Он вовсе не показался ей таким уж безнадежным, этот дядюшка Скарлат. Судя по лицу — нет! Сухощавое и костистое, каким оно было всегда, с глубокими застарелыми шрамами — один над бровью, другой — наискосок через левую щеку. Рубцы не портили его лица. Наоборот, свидетельствовали о его храбрости, словно боевой послужной список ветерана.

Она знала историю каждого шрама. И этих двух, и на руке, и негнущегося пальца, и тех рубцов, что скрывались под полотняным халатом — от удара кинжалом на спине и от пуль на груди.

Каждый из них напоминал о каком-нибудь событии, далеком и давнем, — своеобразные сувениры, привезенные Скарлатом Бугушем от антиподов — из Южной Африки, с Тибетского плоскогорья, из джунглей Бразилии.

А сам он сидит здесь, в кресле, сложив на коленях руки, — благонравный, послушный старичок, а кругом все стены увешаны трофеями: копья, щиты, шкуры пантер, рога северных оленей, слоновые бивни, малайские ножи, стрелы с отравленными наконечниками… У старика была пышная, седая шевелюра, тонкое лицо, выдубленное и обожженное всеми ветрами, какие только есть на свете — пассатами, сирокко и свистящими вихрями Судана; лицо это сегодня казалось, пожалуй, несколько моложе обычного, вероятно, благодаря бритве цирюльника. Старик сидел не двигаясь, он боялся этой отвратительной толстой и набеленной бабы с крашеными волосами в бумажных папильотках!

Из-за этой женщины, тридцать восемь лет назад, он дал пощечину полковнику, и уже потом разгорелся сыр-бор из-за солдата, простого новобранца, несправедливо наказанного. Из-за нее он угодил в тюрьму, из-за нее отправился бродить по свету. А она, провинциальная кафешантанная певичка, тем временем переходила из рук в руки: от полковника к капитану, от коммивояжера к взводному сержанту, — одному, другому, — всех уже не вспомнила бы и она сама. Возвратившись из своих дальних странствий, Скарлат Бугуш подобрал ее, — нищая старуха, она все еще продолжала заниматься прежним ремеслом за счет других, помоложе, устраивая свидания, завлекая девушек и снимая для них комнаты на ночь или на время. Он подобрал ее, и вот так в доме появилась хозяйка. Он ни разу не пожаловался Адине, ничего ей не говорил; не стал даже объяснять, зачем разыскал ее и почему терпит ее тиранство. Может, быть, там, на краю света, он любил ее ту, тогдашнюю? И вернулся только затем, чтобы ее отыскать? Но осталось ли в этой уродине хоть что-нибудь от той, прежней?

Дядюшка Скарлат об этом молчит. И только в долгом пожатии руки, когда он без слов благодарит Адину за посещение или удерживает, чтоб посидела еще, заключается, быть может, вся его повесть…

Адина Бугуш обвела взглядом стены, увешанные шкурами и оружием.

Она знала историю каждого кинжала, каждого охотничьего трофея. Лишь о своей собственной истории он неизменно молчал. Скрывал ее и, верно, собирался унести с собой в могилу…

Вот это шелк batik, в который одеваются яванские женщины. А там — малайский krig, грозное оружие в руках туземца, находящегося в припадке человекоубийственного безумия, которое там зовут амок. Эту шкуру он привез с Аляски! И оттуда же — две засевшие в груди пули, выпущенные одним метисом в споре из-за двух мер золота, проигранных в карты… И вот теперь он здесь и учится ходить ножками!

Адина вздрогнула.

Иссохшая рука, та самая, с парализованным пальцем, нежно погладила ей волосы на виске.

— Это ты, Адина? — спросил Скарлат Бугуш. — Я и позабыл, что ты пришла… Я, Адина, теперь много чего забываю.

— Это ничего, дядя Скарлат… Тут нечему удивляться!.. Полгода болезни без следа не проходят. Зато теперь ты уж выздоравливаешь, и чем дальше, тем дело пойдет быстрее…

— Может быть, Адина. Вот и врач то же самое говорит… А что поделывает Ште… Стоя… Стан? Нет, не Стан! В общем, твой муж?..

— Санди, дядюшка? У него все хорошо. Бегает по своим процессам. У него сейчас несколько крупных дел, с хорошим гонораром, есть кое-какие сбережения. Он хочет купить, вернее — выкупить часть родительского имения.

— Понимаю… Да-да! Понимаю… Ви… Видина. Нет, не Видина, Вальпараисо… Вильна, что-то вроде… Ты ведь знаешь.

— Видра, дядюшка Скарлат! Видра!..

— Да-да, Видра. Там прошло мое детство… Мы жили там мальчишками с его отцом. С отцом Ши… Со… Нет. С отцом Санди. Да, с отцом Санди. В Видре очень красиво. Там есть оазис с пальмами.

— Дядюшка! — упрекнула его с грустной улыбкой Адина. — В Видре — оазис с пальмами?

— Нет… Ты права… Это другое. Гораздо дальше, по ту сторону. Где-то в Сахаре. Туда надо идти восемь дней на этих, как они называются?.. На животных, у которых на спине горб… на хартуларах, да, на хартуларах… караваны хартуларов.

— Верблюды, дядюшка Скарлат. Караваны верблюдов.

— Да, верблюды, точно. Видишь, Адина, как я стал все забывать? Дай-ка мне на минутку глобус. Она мне его не дает, а мне не достать, высоко.

Глобус был взгроможден на шкаф, меж древками копий и свернутыми в трубку картами.

Глобус был тоже старый знакомец Адины, как и тот табурет, на котором она сидела: десятки раз, поставив его на пол, Скарлат Бугуш рассказывал ей о своих приключениях в дальних странах. И Адина, водя пальцем, отыскивала крохотные острова Полинезии, морские порты, проливы и пунктиры морских путей, караванные тропы и леса, где редко ступала нога человека.

Она встала на стул и обеими руками сняла глобус.

Сидя в кресле, больной протянул к нему дрожащие руки с нетерпением ребенка, получившего давно желанную игрушку. Сначала он жадно прижал глобус к груди. Затем опустил на колени и начал медленно вращать, поглаживая с нежностью, словно живое существо, наделенное чувствами. Взгляд его останавливался на голубом пятне воды, коричневом клочке гор, желтизне пустыни, зелени лесов, пампасов, саванн или джунглей. Адина пыталась угадать, что же он ищет. Бирму? Атласские горы? Огненную землю? Филиппины? Гренландию?

Он повернул голову, взглядом отыскивая что-то на стене.

Адина знала, что он ищет. Понимала, с каким мучительным усилием пытается он преодолеть оцепенение, сковавшее его мозг; понимала сам ход его воспоминаний, догадывалась, что, когда этот прикованный к креслу старик переводит взгляд от точки на глобусе к какому-нибудь трофею, оружию, шкуре или платью на стене, он путешествует вспять — во времени, и вдаль — в пространстве; и это мысленное путешествие по памяти, в воображении дается ему труднее, чем все те, которые он совершил на самом деле, исходив за двадцать лет бесчисленное число дорог вот этими самыми укутанными в плед ногами, которые отказываются его держать, когда он заново учится ходить. Но Скарлат Бугуш молчал. Не говорил о чем думает. Блеск его оживших было глаз постепенно тускнел… Старик показался ей смертельно усталым, когда вдруг вернул ей глобус с безразличием ребенка, бросающего надоевшую игрушку.