Чезар Петреску - Патриархальный город

А пятеро человечков все шли и шли от окраинных улиц к освещенным кварталам центра.

Первым на пути им попался дом, где у ворот их встретила овчарка Дуламэ. Занавеска была поднята. Барышня Исабела слушала колядки, спрятав лицо в ладони, зато мальчики сгрудились у окна и от души веселились. Затем Михэицэ, в новом костюмчике и с причесанной челочкой, в сопровождении Амелики и Фабиана, торжественно вручил им пять жалких бубликов, засохших и несъедобных.

В воротах обиженный старшой бросил их Дуламэ, истолковав случившееся на свой манер:

— Она скупердяйка, не иначе! И задавала. Видали — не захотела даже со стула встать и послушать, скажи на милость? Такой, как эта, я бы посоветовал под Новый год из дома уходить!

Спели они и под окошком госпожи Лауренции Янкович, которая погладила их по головкам и насовала гостинцев в память какого-то Ионикэ. Когда они уходили, она сидела перед фотографией в рамке под стеклом, с детской одежонкой на коленях.

Потом они принялись славить, щелкать кнутом и бренчать коровьим колокольчиком под окном, где на них визгливо залаяла собачонка с лентой на шее. Старый хозяин, укутав в плед ноги, клевал носом возле печки, а хозяйка, отчаянно накрашенная, с руганью погнала их прочь — нечего, дескать, дразнить ее Бижуликэ.

Накрашенная хозяйка орала, Бижуликэ тявкал, и только старый хозяин с полосатым пледом на коленях даже не пошевелился, — должно быть, не слышал, что происходит.

Они ударились в бегство. Малыш споткнулся, упал, поднялся, снова запутался в своей суме и в отчаянии крикнул старшому, прося не оставлять его в беде. Уже на улице старшой обернулся и, собрав все мужество, попытался взять реванш за чересчур поспешное отступление.

— Чтоб ей Бижулькиным хвостом подавиться! Эй, сударыня, поджарь его и слопай!

Пройдя еще несколько шагов, он решил, что был недостаточно суров:

— Таких, как она, не сударыней звать надо, вот что! «Мадама» она, вот кто. Подлюка из тех, что на ярмарках в панораме поют! Я от тятьки слыхал, он ей два года назад огород копал!.. А у старикашки ее денег, слышь, видимо-невидимо! За золотом за тридевять морей, за тридевять земель с мешком, слышь, ездил! Золота и драгоценных камушков у него — как у нас фасоли! Он и людей убивал, во как. Одного африканского царя убил и шкуру с него содрал, понял? А потом добро его разграбил и детишков помирать с голоду бросил! Ни страха на него, ни закона, слышь! Пес свирепый! Видели, каким хворым прикинулся? А будь у него под рукой ружье, он ка-а-к наставил бы его да ка-а-ак пальнул бы, слышь, тут тебе и крышка, понял?

При этих словах и малыш тоже ка-а-ак посмотрит им вслед, да ка-а-ак побежит вдоль заборов, тут уж его и из ружья не достать, понял!

Фонарей стало заметно больше. Под ногами скрипел утоптанный снег. В особняке госпожи Кристины Мадольской железные ворота были заперты на цепь; однако и во дворе, и во всех высоких окнах горел свет. Одинокая тень хозяйки переходила от одного обширного холодного зала в другой и замирала перед портретом предка из рода Мовилов, то ли вопрошая о чем-то, то ли ожидая ответа.

Старшой потрогал железную планку на воротах, понял, что сюда не войдешь, и утешил своих товарищей:

— Ее лучше не трогать, так-то! Это скряга и злыдня, я ее знаю, слышь… Жутко богатая и колдунья! К ней в дом ведьмы верхом на метле летают, понял…

Малыш прошмыгнул вдоль железной ограды — подальше от опасного места.

— А вот здесь живет господин префект! Тут можно поживиться…

Они пошли, и, к великому удивлению, сержант, стоявший у ворот, их не прогнал.

Наоборот, указал, у какого окна им петь и щелкать кнутом, за каким окном господин префект с семейством собрались у новогодней елки.

Ибо господин префект Эмил Сава помнил, что каждый колядующий — отпрыск избирателя и сам в будущем избиратель, а потому старался расположить их к себе и завоевать популярность, собственноручно раздавая калачи фирмы «Клейн и Насл, национальная пекарня», оплаченные в счет расходов на представительство из соответствующей статьи бюджета префектуры.

Пятеро мальчуганов, остолбенев, глядели в окна гостиной господина префекта Эмила Савы на огромную пышную новогоднюю елку, разукрашенную золочеными орехами, фонариками, электрическими лампочками, серебряным дождем и игрушками. Детишки господина префекта и его гостей держали в руках плюшевых обезьянок и медведей, кукол и луки для стрельбы в цель, книжки с картинками и мячи с арбуз величиной. При виде такой роскоши и чудес даже старшой раскрыл рот.

— Вот это человек, а! Ничего не скажешь!

Малыш, как ни карабкался, до окна дотянуться не мог и захныкал:

— Старшой, подержи меня чуток, дай хоть на головы поглядеть.

В порыве необъяснимого человеколюбия старшой помог братишке уцепиться за окно, и пока тот смотрел, они запели, загудели, зазвонили и защелкали и не могли утихомириться, даже когда сержант прикрикнул на них. Господин префект Эмил Сава лично позвал всех в прихожую, поинтересовался, как кого зовут и кто родители, вручил каждому по калачу, сунул несколько монеток по пять лей и выставил на улицу.

— Ну, скажу вам, вот так господин префект, молодец да и только! Велю тятьке за него голосовать, понял!

Воодушевленный успехом, старшой решился немедля попытать счастья и у господина примаря Атанасие Благу.

Но в доме господина примаря госпожа Клеманс как раз музицировала. И не пожелала терпеть у себя под окнами щенячьего визга.

В гостиной тоже горели огни, стоял накрытый стол, за которым сидели приглашенные холостяки: Пику Хартулар и несколько гарнизонных офицеров; был даже военный оркестр, поскольку у господина примаря всякое застолье заканчивалось танцами; все это, однако, не предназначалось для колядующих, и сержант тотчас прогнал их прочь.

Не слишком расстроившись этой неудачей, старшой повел их в другую сторону.

— Ну его к чертям, этого жадюгу! Слыхал, дед Таке рассказывал, как жена его бьет, царапает и замазкой замазывает?.. Вот если бы можно было до его барыни добраться да объявить, что мы внуки старого Таке-фонарщика, слышь! Вот тогда бы она нас и в дом позвала, и к столу пригласила, понял! Да ну их обоих к черту, и его и ее! Чтоб им пусто было, как маманя говорит!

На их пути темнел за высокой оградой дом Пантелимона Таку.

Целая свора свирепых овчарок кинулась к воротам; собаки злобно лаяли, пытаясь просунуть морды сквозь решетку. Но в доме не зажглось ни одного огонька. В дальней каморке Пантелимон Таку лежал на казарменной кровати под жестким одеялом. Никто не пригласил его в гости, и он остался один на один со страхом смерти, застывшим в костях, и глядел широко открытыми глазами в потолок, ожидая, когда смежатся веки, явится ему во сне безносая и, опершись на косу, склонится над ним, скаля зубы.