Чезар Петреску - Патриархальный город

Лишь в последний момент, просто на всякий случай, Санду высказал такую мысль Григоре Панцыру. И вот Григоре Панцыру предстал перед ними, преображенный в «Парикмахерской-модерн», благоухающий лавандой, с белым платочком в нагрудном кармашке; из остальных карманов были вытряхнуты табачные крошки, выброшены обломки мела, карандашные огрызки и засаленные записные книжки.

Теперь он сидел во главе стола и смотрел поверх цветочной вазы на Адину Бугуш, но мысли его упрямо возвращались к горбу Пику Хартулара. И ему было грустно.

Голоса за окном смолкли.

Санду Бугуш не стал посылать служанку, чтобы раздать мелочь, разложенную на уголке стола. Он вышел сам и вернулся с пятью мальчуганами, подталкивая их в спину.

— Адина, милая, я знаю, ты этого не любишь. Но эти ребятишки замерзли. Буквально ледышки!..

Адина едва заметно пожала плечами. Ей было все равно, замерзли эти мальчики под окном или нет; привели их в дом или нет.

Она думала о других мальчиках в доме на окраине: Амелике, Фабиане и Михэицэ. О кулачке, что злобно грозил, прогоняя ее прочь: «Уходи, плотивная! Уходи отсюда!..» Бедняжка Исабела, что-то она поделывает в эту ночь? Свертки с игрушками и гостинцами были сложены на стеклянном столике в ее комнате, но отослать их она не осмелилась. Боялась, как бы они не вернулись к ней обратно с роковой отповедью.

А на письмо, отправленное больше месяца назад Теофилу Стериу, так и нет ответа, ни записки, ни строчки, ни слова; а ведь ей было бы достаточно простого «да» или «нет»!

Проницательный взгляд Григоре Панцыру то останавливался на ней, то сквозь завесу сигаретного дыма устремлялся на Тудора Стоенеску-Стояна или на Санду с его обвислыми тюленьими усами.

Господина Григоре Панцыру не покидала озорная и, пожалуй, жестокая мысль, проникнутая, однако, глубоким и возвышенным состраданием; и он невольно улыбался в бороду и расчесанные усы, которые мало-помалу принимали свой всегдашний растрепанный вид: «А что бы было?.. Что произошло бы, если единственный раз в жизни сказать этим людям правду, которой они страшатся? Тогда этот Тудор Стоенеску-Стоян должен будет немедленно встать, оставить этот дом, а возможно, и город и уже никогда больше сюда не возвращаться… Однако для такого глубоко порядочного человека, как Санду, и для беспричинно страдающей женщины, как Адина Бугуш, эта правда, возможно, явилась бы началом исцеления, взаимопонимания…» И вновь навязчивым видением предстал ему горб Пику Хартулара, его обострившееся лицо и глаза, с каждым днем западавшие все глубже.

Подняв хрустальный бокал, он первым делом вдохнул своими вывернутыми, как у фавна, ноздрями аромат котнарского. И предложил тост за здоровье хозяйки дома; в ответ хозяйка улыбнулась с отсутствующим видом, целиком уйдя в воспоминания, далекие от настоящей минуты; главными в них были запахи: запах шелка, шерсти, ситца, бархата, голландского полотна; и звуки; в ушах вновь зазвучал знакомый голос: «Je vais vous le faire envelopper immédiatement, madame. Vous l’emporterez? C’est plus sûr à cause des fêtes…»

Неужели она повторила эти слова вслух и сама не заметила как?

Потому что Григоре Панцыру, разглядывавший желтый черенок десертного ножичка, произнес, не поднимая глаз, как бы про себя:

— И верно, в парижских магазинах есть особая поэзия… Когда я был там лет эдак пятьдесят назад, новая эпоха только начиналась… Но поэзия чувствовалась уже тогда… Не та, конечно, которую так сочно передал Золя в романе «Au Bonheur des Dames» [48] «Дамское счастье» — роман Э. Золя. . Иная, гораздо богаче оттенками, более утонченная, чисто женская по происхождению, обязанная женскому взгляду на жизнь… Что вы на это скажете, дорогой романист?

Тудор Стоенеску-Стоян фальшиво улыбнулся.

Теперь в улыбке его было все больше фальши. И все более неловко и стеснительно чувствовал он себя под проницательным взглядом Григоре Панцыру, добрым и доверчивым взглядом Санду Бугуша и сдержанно-презрительным — Адины Бугуш. Но не в силах справиться с влечением к Адине, он продолжал приходить к ним в дом. В нем зрела ненависть к Санду Бугушу, Григоре Панцыру; он ненавидел всех — начиная от Пику Хартулара и вплоть до какого-нибудь Пескареску и Пескаряну, собиравшихся за столиком у синьора Альберто; ненавидел, наверное, и Адину, ведь и ненависть — это лишь извращенное проявление любви.

— Неужели у вас нет на этот счет никакого мнения? — настаивал Григоре Панцыру. — Разве это возможно? Неужели вы ни разу не обсуждали этой проблемы в разговорах со своими бухарестскими друзьями — Теофилом Стерву, Юрашку и Стаматяном?..

— Господин Стоенеску-Стоян, — вмешалась Адина Бугуш, — более компетентен по части истории… Мы ждем, когда он осчастливит нас романом о гетмане Митру Кэлимане… Впрочем, сказать по правде, Санди ожидает его с большим нетерпением, чем я…

— Санду — воплощенное терпение! — лаконично выразил свое мнение Григоре Панцыру. Казалось, он только теперь заметил присутствие ребятишек, которые отогревались у печки, лакомясь виноградом, которым угостил их Санду Бугуш.

И спросил, возможно, лишь для того, чтобы, на время отвлекшись, вновь вернуться к разговору о Тудоре Стоенеску-Стояне:

— А ты, мальчуган, часом не родня Таке-фонарщику?

— А то как же! Неужто нет? — гордо отвечал старшой. — Мы вот с ним — даже внуки деда Таке… Я и мой меньшой, вот этот хлюпик, — он нынче в первый раз с колядками ходит, с «Плужком» то есть…

Малыш напряженно вглядывался в один из шкафов со стеклянными дверцами.

Григоре Панцыру, проследив его пристальный взгляд, повернулся, чтобы понять, что его так заинтересовало, но ничего необыкновенного не обнаружил и с любопытством спросил:

— Что ты там такого удивительного нашел, что оторваться не можешь?..

— Ничего, — разочарованно протянул малыш. — Чего ищу, того нету…

— А что ты, собственно, ищешь?

— Стеклянную клетку с хозяйкиным черным зверем и вердузу со жмеями… Ищу, а их нету!..

Адина с меланхолической улыбкой обратилась к присутствующим:

— Теперь, господа, вы не можете сказать, что я в этом городе не популярна… Думаю, вы все поняли… Стеклянная клетка — это моя комната, которую я уже ненавижу. А зверь, запертый в этой клетке, — Черная пантера, — надеюсь, тоже понятно, кто; она же вердуза со жмеями — бедная Горгона, несчастная Медуза!.. И останется после меня легенда… Так вот и рождаются легенды, господин писатель!..

Затем она повернулась к малышу:

— Откуда ты все это взял, малышка?

— От старшого, откуда еще? Он про все знает…

— А старшой откуда знает?

Старшой выступил вперед:

— От людей знаю, госпожа. Все люди об этом толкуют, они уж знают…

— Вот как? — изумилась Адина, и в ее вопрошающем взгляде, обращенном на присутствующих, отразилась болезненная удовлетворенность: «Что я вам говорила, господа? В этом городе все всё говорят и всё знают!»