Станислав Рудольф - Дальтоник

Когда стрелки часов перешагнули за половину восьмого, учительская стала наполняться «бездомными», то есть теми из педагогов, кто не являлся обладателем ключей от кабинетов или не дежурил сейчас в коридорах. Примчались также учительницы из младших классов, чтобы поклянчить у Еглика цветные мелки или звякнуть по служебному телефону мяснику, приятельнице, мужу и даже в другой город — естественно, за счет школы — или просто поздороваться друг с другом. Те, кто помоложе, доставали сигареты, постарше — перемывали косточки знакомых и знакомых своих знакомых, а в оставшиеся минуты выслушивали, хотя и без особого любопытства, что и где стряслось.

У вешалки стоял Бенда-отец и рассказывал Дане Марешевой, надевавшей халат в синий цветочек:

— Меня призвали на военную в пятьдесят первом и отправили в Вышне Ружбахи, что в Словакии. Это на самом востоке — сплошняком холмы да горы, ты мне не поверишь, но однажды, кажется во вторник, когда уже дали отбой, является дежурный…

Бенда не договорил, потому что в приоткрывшуюся со скрипом дверь просунулись плечи и седая голова замдиректора Еглика, кроме того, он увидел директора Ракосника, прохаживающегося по кабинету в ожидании, когда его зам произнесет: «Франтишек, можно тебя на минутку?»

И все трое тщательно закрыли за собой дверь.

Само собой разумеется, все заметили поспешное исчезновение коллеги, но, не сочтя это чем-то из ряда вон выходящим, возвратились к прерванным разговорам.

Учительница Власта Пудилова взгромоздила на стол две хозяйственные сумки. Из одной она по порядку достала две стопки тетрадей, которые проверяла дома, из другой с превеликой осторожностью вынула сверток, аккуратно завернутый в бумагу.

— Что ты купила? — нагнулась к ней Адамцева.

— Рубашку нашему Стане.

— Покажи!

Пудилова развязала узелок на тонкой бечевке и зашелестела бумагой. Рубаха была в целлофановом пакете. Адамцева взяла ее в руки.

— Ему наверняка понравится! — сказала она и взглянула на цену, приклеенную на обороте. — За такие деньги можно было две купить! — ужаснулась она. — Я себе такого позволить не могу!

Власта Пудилова стала заворачивать покупки и складывать их обратно в сумку.

— Это для молодых! Муж такую уже не наденет, это факт! Он — и вдруг белая дедеронка…

Адамцева не глядя порылась в своей черной сумке и вскоре выловила двумя пальцами ломтик колбасы. Слегка откинув голову, она ловко опустила его в полуоткрытый рот.

— После обеда совещание, да? — вспомнила она, пережевывая жирный кусок вместе со словами. — Надеюсь, директор не станет его затягивать, иной раз такой треп разведет, а у меня…

— Идешь куда-нибудь?

— Хочу отнести заявление в автошколу, — прошептала Адамцева таинственно.

— Ты хочешь сдавать на права?

— А почему бы и нет? — произнесла Адамцева с вызовом. — А у тебя разве их нет?

— Есть, уже лет двадцать…

— Вот видишь, и у меня будут. Нигде не говорится, что пятидесятилетней бабе противопоказано сидеть за рулем. То, что сумел мой супруг, одолею и я. — Из коридора послышался звонок. — Ну пошли, что ли? — Адамцева поднялась со стула и засеменила на своих коротких ножках к умывальнику, ополоснуть жирные руки и губы.

— Бедняжка! — вырвалось у Пудиловой, когда та находилась уже на таком расстоянии, что не могла услышать ее реплики. И, засовывая сверток в сумку, Пудилова снова ухмыльнулась.

Уходили не все сразу.

Камил Маржик, оставшийся на какое-то время у вешалки в одиночестве, перебрался к окошку, выходящему в сад, возле которого, слегка опершись о подоконник, стояла худенькая женщина. Камил двинулся к ней. Отсюда, от полок, где по первоначальному замыслу должна была лежать методическая литература и свежие газеты, а теперь громоздились лишь старые номера «Младего света» да растрепанные журналы, он мог хорошо разглядеть ее. Она стояла к нему в профиль: коротко подстриженные волосы — несколько лет назад это называлось «под мальчика», покатый лоб плавно переходил в коротенький носик. На неярких ее губах в прошлом году Камил припечатал поцелуй. Тогда это был всего лишь товарищеский поцелуй, не более того. У Ирены был день рождения, все скинулись по десятке и купили бутербродов и две бутылки вина, красного и белого. На ней было платье, зеленое, как трава, Камил это помнит точно. У него в руках гитара, он изобразил какую-то торжественную мелодию, остальные запели «многая лета, многая лета». Камил считает, что и сегодняшний красный цвет ей к лицу, кофточка наглухо застегнута. На все крохотные пуговки до самого горла. Кофточка плотно обтягивает ее фигуру, подчеркивая выпуклости маленьких грудей: его ладони бессознательно складываются ковшиком, он быстро разжимает пальцы, но Ирена и предположить не может, что его взгляд, вкрадчивый и ласковый, словно кошка, льнет сзади к ее юбке и ногам…

— Что ты там увидела? — окликнул ее Камил.

Ирена, вздрогнув от неожиданности, взглянула на Камила отсутствующим взглядом. — Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего…

Камил прислонился спиной к стеклу. Бенда уже вернулся из директорской, весь красный: похоже, получил очередную взбучку. Уселся к столу, из ободранного портфеля достал грушу и начал сосредоточенно чистить ее маленьким перочинным ножиком. Шкурки мягко ложились на вырванный из тетради лист.

— Отпустишь вечером Мирека? — спросил Камил.

Ирена вздернула подбородок и раздраженно ответила:

— А я его и не держу!

— Ну так разок не встретитесь, подумаешь трагедия!

— Раз-о-о-ок?.. — протянула она, и губы ее на секунду вытянулись трубочкой.

— Нам репетировать надо. Такая конкуренция! Ты себе даже представить не можешь! Сколько нахалов хватает в руки инструменты и на глазах у ошеломленной публики принимается их истязать!

— Мирек у меня разрешения не спрашивает!

— Наверное, боится, — пошутил Камил.

— Он?.. — Ирена опять уставилась в окно. Утренний туман рассеялся, и опавшая листва заиграла свежими красками.

— Ты не должна его у нас отнимать! Такого трубача — поискать! Иначе мне за него работать придется. Послушай, Ирена, мы в субботу лабаем в Тынце, поехали с нами? А?..

— Нет.

— Но почему? — удивился Камил. — Разве мы так плохо играем?

— Не знаю…

Камил не отставал:

— Давай, давай выкладывай!..

Ирена резко повернулась к нему и заморгала ресницами.

— Потому что я все это ненавижу: и музыку, и ваши гастроли, и репетиции — ну просто все…

Камил собрался было возразить, сказав, что музыка возвышает, подчиняет, что музыка — это нежный тиран и тонкий врачеватель души! Он мог бы сразить Ирену еще тысячей аргументов, но снова прозвенел звонок и пресек все дебаты. Ирена отделилась от окна, и Камилу оставалось лишь крикнуть ей вслед: