Кэтрин Хайд - Когда ты был старше

Припомнилась форель. Теперь я знаю, подумал я. Каково задыхаться.

Я стал выбиваться на поверхность и, только когда лицо поднялось над водой, когда я жадно вдохнул, взглянул на свои руки и понял, что они пусты.

У меня больше не было отцовского сверхлегкого удилища и катушки с леской.

Бен не смеялся. И не подтрунивал надо мной. Только на его лице сияло выражение такого довольства, что я очень сильно встревожился.

Минуту-другую я барахтался в воде, прежде чем услышал голос отца:

— Что у вас, черт возьми, случилось? — проорал он.

Оглянувшись, я увидел, как отец с трудом залезает обратно в байдарку, не тратя времени на смывание грязи со своих сапог. Если бы я не был в воде, он, чтобы не нести всю эту грязь во взятую напрокат лодку, отполоскал и отмыл бы сапоги в озере (по одному за раз), пока половина байдарки все еще находилась бы на берегу.

— Он упал в воду! — заорал в ответ Бен.

Отец ничего не сказал. Просто погреб ко мне. Он не смог бы втащить меня в байдарку, не опрокинув ее, а потому дал мне конец веревки, за которую я держался, пока он не подтащил меня к берегу.

— Можешь теперь встать на ноги? — спросил он.

Я опустил ноги, и они глубоко ушли в илистую грязь. Когда я вытащил правую ногу обратно, она оказалась голой. Грязь удержала одну мою сандалию. Я упал в воду, увязнув руками в иле, вскочил, рыдая, и потащил вторую ногу, стараясь так выгнуть ее, чтобы удержать обувь. Будто еще был какой-то смысл спасать оставшуюся сандалию, если ее пара уже потеряна. Отец успел вытащить байдарку на берег и схватил меня за рубашку, во многом так же, как это проделал Бен, сполоснул меня, окунув несколько раз в озеро почти по шею, потом поднял в лодку.

Отталкиваясь от берега, он пустил в ход весло, и оно вышло из глубины с полумесяцем грязи на лопасти. Отец, гребя веслом только с одной стороны, повернул лодку в сторону бивака и посмотрел на меня.

— Где моя сверхлегкая? — спросил он тихо.

Я указал прямо вниз, и отец кивнул. Словно бы уже знал это.

— Прости, — жалко выдавил я.

— Не твоя вина, — прошептал отец. Но разъяснять не стал. Тогда не стал.

Остальную часть пути мы гребли в молчании.

Моя мать ждала нашего возвращения на бивак, искусственно придавая себе веселый вид. И Сэнди была там, виляя всем своим телом. Она гавкнула разок, резко, словно бы настаивала, чтобы Бен и отец гребли быстрее.

— Не очень-то долго вас не было, — заметила мама. — Уже выловили всю рыбу?

Бен выбрался из лодки и гордо выставил свою форель, показывая ее матери.

Рыба была уже на кукане [2] Кука́н — приспособление для сохранения и переноса выловленной рыбы. Он представляет собой прочный шнур с проволочной петлей на конце. . «Удивительно, — думал я, — когда он успел ее нацепить».

Отец выпрыгнул из нашей байдарки и подошел к Бену со спины. Я был позади них и лица его не видел, зато моя мама вполне заменяла зеркало. Я увидел отраженную на ее лице беду, и, знаю, Бен ее тоже различил. Он только-только стал поворачиваться, когда отец ударил его по спине, и Бен растянулся в грязи. Форель отлетела на три-четыре фута дальше и немного изогнулась, слабенько так. Сэнди обнюхала ее. «О боже милостивый, — подумал я. — Она еще жива. Как может она все еще оставаться живой?»

— Ииииыы! — голос воющий, уязвленный. Бен с трудом поднялся на ноги. — Это-то за что?

— Ты меня считаешь дураком? — заревел мой отец. Да, мой отец. Раз уж мы говорим о деталях. — Не знаю даже, что бесит меня больше: когда ты измываешься над своим маленьким братом или когда ты относишься ко мне как к идиоту. Если бы Расти выпал из байдарки, он бы перевернул ее. Он не упал. Ведь так, Бен? Так или нет?

Молчание. Я все еще не вылез из отцовской лодки. Долгое время никто не двигался и не говорил. Взгляд матери упал на меня, словно бы она впервые заметила, что я насквозь вымок. Сэнди заползла в нашу открытую палатку и улеглась с виноватым видом.

— Собирай вещи, — уже тише произнес мой отец. — Я отвезу тебя домой.

— Но, Берт, — подала голос наша мама, — мы же только что добрались сюда.

— Не вы, — пояснил отец. — Ты остаешься здесь. Расти остается здесь. Бен едет обратно.

— Берт, ему нельзя оставаться одному, — выговорила мама: образец напускного терпения. Оглядываясь назад, я думаю, что мама всегда знала, когда отец был пьян, и старалась загладить его промахи, не указывая на это слишком очевидно. — Ему всего двенадцать лет.

— Тогда я попрошу Джесперсов приглядеть за ним. Но мы, я, Расти и ты, спокойно отдохнем. Для разнообразия. И не позволим Бену испортить наш отдых. Только не в этот раз.

Бен ничего не сказал. Просто нырнул в палатку и принялся засовывать кое-что из вещей в свой мешок. Отец стоял у полога палатки, словно тюремный страж, сложив руки на груди, наблюдая и ожидая.

Я выбрался из байдарки и стоял перед мамой, и она, глянув на меня сверху вниз, заметила, что я был в одной сандалии. Я видел это по выражению ее лица, видел, как потеря отразилась у нее во взгляде. Обувь стоила денег. Значит, еще один расход добавился к другим расходам, которые мы, мальчишки, постоянно выжимали из семейного бюджета.

Хромая, я подошел и поднял форель за кукан. Решительно настроившись, чтобы смерть рыбы не оказалась напрасной, понес ее маме. Но она была занята разыгрывавшейся на глазах драмой. Мы вместе смотрели, как Бен с моим отцом погрузили в машину пожитки брата и без дальнейших объяснений уехали.

Я стоял с куканом в руках, чувствуя, как солнце печет мою шею и кончики ушей. Сам того не заметив, я уже слишком поджарился на солнце. Мама, казалось, завороженно застыла, и уж не знаю как, но в конце концов она встряхнулась и взяла у меня рыбу.

— Иди оденься во что-нибудь сухое, — сказала она.

Переодеваться я не стал. Сидел в палатке, поглаживая уши Сэнди и следя за тем, как мама разводит костер. Она все еще ни одного другого слова после их отъезда не проронила.

Неожиданно она оглянулась на меня:

— Ты же не хочешь форель, да?

Я помотал головой.

— Так я и знала. Знала, что раз ты увидишь, как она умирает, то не станешь ее есть. Ты очень чувствительный.

Внутренне я поморщился, сообразив, что это ее вежливый вариант все того же «глупыша».

— Хот-доги?

Я кивнул.

Немного погодя я выбрался из палатки. Когда уловил запах еды. Когда этот аромат дал мне понять, насколько я голоден. Сев у костра, я смотрел, как сосиски шипели на решетке, смотрел, как Сэнди лизала воздух, словно бы аромат можно было съесть.

— Знаешь, он просто завидует тебе, — сказала мама.

Я понятия не имел, о чем это она.

— Бен?

— Да. Бен.

— Почему?

Мама глубоко вздохнула. Длинной вилкой перекатила по решетке три сосиски, выставив наружу их почерневшие бока.