Кэтрин Хайд - Когда ты был старше

— Я здесь, чтоб защитить… — начал Бен, потом запнулся, и я понял, что нам не миновать большой беды.

Честно скажу, я был удивлен. Знал, что Бену плохо дается запоминание, только я знал и то, насколько спектакль был важен для брата. Вот и решил, что Бен отыскал способ как-то справиться с задачей. Упорным трудом, возможно. Или, может, это бы я так поступил.

Вся публика в зале почувствовала неладное и слегка шевельнулась разом на своих местах. Краем глаза я увидел, как отец закрыл лицо своей большой ладонью.

— Я здесь, чтоб защитить… право…

Вновь тягостное молчание.

Я стал нашептывать: «Я здесь, чтобы защитить ее честь, честь, дарованную ей по праву ее положения в королевстве».

Когда ничего не произошло, я поднялся на ноги, готовый произнести текст достаточно громко, чтобы Бен расслышал его. Почувствовал на макушке мамину руку. Она надавила, и я был возвращен на свое место. Мама приложила палец к моим губам.

— Ему придется выпутываться самому, — шептала она мне на ухо. — Как бы плохо все ни складывалось. Мы не хотим быть жестокими. Просто так тому суждено быть.

Потом мы услышали текст, но произнес его не Бен. Взрослый голос донесся откуда-то из-за сцены.

Бен повторил фразу, потом раскрыл рот, чтобы произнести следующую… и кончил тем, что оказался там же, с чего начал. На много, много томительных секунд.

— От дерьмо! — произнес он, выпалил во все горло, если по правде, и швырнул деревянный меч на доски сцены, по которым тот громко загрохотал.

Я вздрогнул. Мои родители вздрогнули. Вся публика вздрогнула.

Бен вихрем умчался со сцены.

В последовавшей мучительной тишине отец, перегнувшись через меня, обратился к маме:

— Еще раз скажи, что ты хотела, чтобы я сказал Бену?

После долгого молчания мама прошептала:

— Возможно, просто не говори ему вообще ничего.

— Без проблем, — ответил отец.

Какой-то взрослый, видимо, учитель, выйдя на сцену, поднял меч Бена и продолжил поединок, читая текст по сценарию, зажатому в другой руке.

Я подумал, что мы, может, уйдем, отправимся искать Бена, но мы не ушли. До тех самых пор, пока не кончилась пьеса. До самого сегодняшнего дня я не понимаю, то ли мои родители сочли, что было бы недопустимой грубостью уйти с середины спектакля, то ли они попросту предпочли скрыть тот факт, что выходка Бена имела к ним хоть какое-то отношение.

После спектакля мы застали Бена сидящим на ступенях школы, в темноте, за разговором с двумя девочками. Обе они расположились беспокояще близко к нему (меня беспокояще, во всяком случае), по одной с каждого бока, заливаясь смехом, который звучал натужно и искусственно. Рука одной из них лежала на руке Бена.

Все веселье разом улетучилось, когда они, подняв головы, увидели нас, стоявших рядом.

— Готов отправиться домой, сын? — произнес отец натужным и искусственным голосом. Со времени усыновления он уже почти год, обращаясь к Бену, пользовался словом «сын», только ему по-прежнему не удавалось произнести его так, словно он именно так и считал.

Та из девочек, что посимпатичнее, уставилась на меня, я опустил взгляд на раздавленную на бетоне жвачку и покраснел.

— Ой, Бен. Твой маленький брат — такая прелесть, — сказала она.

— Этот? — спросил Бен. Словно там стояло несколько мальчиков.

— Ага. Он милашка.

— Хмм, — буркнул Бен. — Мне так не кажется. Но — ладно.

— Ну же, Бен, — произнес мой отец.

Бен вскочил на ноги.

— Ты потрясно сыграл, Бен, — заявила другая девица. Бен, конечно же, опешил. Мы все опешили.

— Неужто?

— О, да. Столько страсти!

Бен улыбнулся и последовал за нами к машине в добрых десяти шагах позади меня. А я шел в добрых десяти шагах позади родителей.

Расслышал, как мама сказала:

— Понял? Вот как звучит похвала.

А отец фыркнул и произнес:

— Ну-да, верно. Думаю, у прозвучавших слов еще и кое-какой романтический подтекст имелся.

Потом у себя за спиной я услышал, как одна из девиц сказала:

— Может, мы позже увидимся, Бен.

И Бен отозвался:

— Ага. Может, и получится.

Я мог только гадать, что все это значило. Звучало же так, словно это определенно что-то значило.

Позже, много позже, уже ночью, из комнаты Бена доносились хихиканья и какие-то другие шумы, разобраться в которых я не мог, как ни старался. Они не давали уснуть, я долго лежал без сна, уяснив безо всяких сомнений, что слышу в комнате Бена больше одной девчонки. И я даже не пытался снова уснуть, пока не увидел среди кустарников у себя под окном их крадущиеся к выходу тени.

Никогда и никому я ни слова не сказал об этом. Может, поэтому он и не убил меня. Может, потому, что я, сам того не желая, был впечатлен.

Вот небольшое воспоминание о моем брате Бене «до того», зато очень яркое и показательное воспоминание.

В канун Нового года Бен устроил вечеринку в нашей подвальной «игровой комнате», что, на мой взгляд, является слишком прелестным названием для подвала с несколькими старыми кушетками, столом для пинг-понга и мишенью для дротиков.

Трудно вообразить, что в это помещение набились, по крайней мере, тридцать четырнадцатилетних подростков, только мне и воображать не надо было. Я видел это собственными глазами.

Родители оставались наверху и, если честно, за сборищем не приглядывали. Наверно, думали, что их нахождения в другом конце гостиной этажом выше вполне достаточно. Единственное, на чем они безоговорочно настаивали: за пятнадцать минут до наступления Нового года вечеринка прекращается. И все четырнадцатилетние, кроме их собственного ребенка, как договорено, вовремя покинут наш дом.

Я сидел в гостиной с родителями, мы смотрели по телевизору предновогоднее развлекательное шоу, концом которого было окончание бала. Несколько раз мне почти приходилось удерживать веки пальцами, чтобы они не смыкались. У отца имелся старый стартовый пистолет, и сразу после того, как бал кончился, он принес его в гостиную, где сидели мы.

— Я спущусь туда и выстрелю из этого, — сообщил он, — это привлечет их внимание, и они поймут, что вечеринка окончена. — Потом, глянув прямо на меня, он добавил: — Если ты не хочешь проделать это.

— Да-а, пусть Расти, — поддержала мама. — Если это будет исходить от него, получится милее. Не так неловко для Бена, как если бы спустился его отец и всех выставил.

Я ощутил холодный металл в своих руках, когда брал пистолет у отца, и его тяжесть. Пришлось себе напомнить, что это не настоящее оружие.

— Что мне с этим делать?

— Просто спустись вниз, направь пистолет в потолок, нажми на спуск и скажи: «Вечеринке конец». Гарантирую, что к тому времени к тебе будет приковано все внимание.

Почти разбитый параличом ответственности, я спустился по ступеням в подвал.